Асфальт - [122]

– Нет, Сергей здесь совершенно ни при чём. Это совершенно другая история. Я ему просто помог…

Аня неожиданно вышла из кухни очень быстро. Миша растерялся и остался стоять. Он понимал, что начал путаться. Ложь наползала на ложь. От понимания того, что он ни в чём перед Аней не виноват, кроме лжи, легче не становилось. Надо было успокоиться и всё объяснить. Это Мише было ясно.

Она вернулась так же быстро, как ушла, остановилась, не подходя к нему близко и что-то пряча за спиной в правой руке.

– Миша! То, что я тебя сейчас спрошу, – это страшно и дико унизительно. Ты подталкиваешь меня к этому унижению, – она говорила быстро, губы её дрожали, глаза заблестели слезами, но говорила она чётко и внятно. – Подталкиваешь своей ложью. Боже, что мне сейчас придётся сделать! – на этих словах она зажмурила глаза, и две слезы скатились по её лицу. – Не думала, что мне когда-нибудь придётся дойти и дожить до такого унижения. Что это, Миша?

Аня вытянула вперёд руку, которую держала за спиной. В этой руке она сжимала светло-коричневую, кожаную, длинную женскую перчатку. Перчатка была нарядная, с какими-то вышивками. Миша смотрел на эту перчатку и ничего не мог понять.

– Это перчатка, – смог наконец сказать он, – но я ничего не понимаю.

– А что я должна была понять, когда нашла её на заднем сидении твоей машины? – Анин голос был таким, каким Миша его никогда не слышал.

– Анечка! Так всё это из-за этой перчатки?! – он изобразил на лице удивлённую улыбку облегчения. – Ой! Ты меня напугала. Что же ты надумала-то себе, милая! Боже мой, какая чушь! – Миша поставил чашку на стол и шагнул к Ане. Аня отступила и опустила руку с перчаткой. – Это же вчера, прежде чем отвезти меня, сначала завезли Стёпу домой. Он был с девушкой. Это она, конечно, оставила. А ты уже успела надумать…

– Прекрати… – почти беззвучно прокричала Аня. – Перестань! Сергей, Стёпа… Сколько можно?! Не ври, Миша! Умоляю тебя!… Ох, как стыдно! Как стыдно, – слёзы текли по её лицу. – Я только не пойму, когда ты начал мне врать. Я видела, что ты горюешь по Юле или это тоже была ложь?

– Что ты такое говоришь?! – попытался повысить голос Миша.

– Не перебивай меня! Не перебивай!… – Она поднесла к лицу руку, чтобы стереть слёзы, но увидела перчатку и резко, нервно и с отвращением отбросила её. Перчатка угодила Мише в грудь и упала на пол. – Ты изображаешь поиски истины, ходишь с трагическим лицом. А только что я тебе рассказала про Юлю такое!… Но ты даже не потрудился изобразить интерес. Ты врёшь и врёшь. Ты запугиваешь меня. Ты выдумываешь какие-то Петрозаводски. Ты приплетаешь к своему вранью всех своих друзей. Ты городишь и городишь ложь. А всё, оказывается, просто. Всё очень просто и омерзительно. Просто забытая перчатка. Как пошло и унизительно!

– Что ты такое говоришь? – повторил Миша, не веря тому, что слышит. Он чувствовал, что его голова разрывается. Голова не вмещала того, что он слышал.

– Помолчи… – Анин голос сорвался почти на тихий отчаянный визг. – Помолчи! Я сегодня весь день находилась в таком аду!… Я больше не могу! И я задам тебе один вопрос, Миша? И будь со мной честен. Больше лжи я не выдержу, – она на несколько секунд повернула голову в сторону окна, а потом снова посмотрела ему в глаза. – У тебя другая женщина?

У Миши закружилась голова. Он уже ожидал этого вопроса, но вопрос прозвучал сокрушительно. И Анин голос был при этом абсолютно, космически несчастным и беззащитным.

С ужасающей скоростью к Мише пришло понимание того, что он не знает, какими словами сказать своей жене правду. Пришло понимание того, что он не чувствует своего голоса, чтобы найти нужную интонацию, что он не знает, как надо ответить. Пришло и понимание того, что он не знает даже, какое у него должно быть при этом лицо. Мысли и слова неслись в неуловимом порядке. Он стоял, не моргая. Но наконец глаза не выдержали и моргнули раз и другой.

– У меня никого, кроме тебя, нет.

Анино лицо исказилось мукой. Она повернулась и выбежала из кухни. Миша услышал её сдавленное, вырвавшееся рыдание. Он сам схватился за лицо руками и, не сходя с места, согнулся в беззвучном стоне. Он не мог вздохнуть. Он только долго выдыхал из себя стон.

Он минуту стоял так, не разгибаясь. Дыхание вернулось. Миша прошевеливал губами страшные, грязные и совершенно бессвязные ругательства. Обрушивал их просто так. Он не ругал себя, он не ругал происходящее, он просто страдал.

А потом он иссяк, выпрямился, оторвал руки от лица, сделал шаг к ближайшему стулу и сел на него. Он сел, упёршись локтями в колени и опустив голову.

«Вот, Юлечка, полюбуйся, что ты наделала. Ты же понимаешь, ты же умная баба, что всё это из-за тебя, – думал Миша. – Отчего ты сбежала? Что тебя такое допекло? Зачем в петлю-то? Что? Мол, танцуйте без меня? Ты это хотела сказать? Ну вот! Видишь, как танцуем?! Ты зачем телевизор отдала? Чтобы добрым словом помянули? А разве тебе было не всё равно? Должно было быть всё равно! Мол, делайте, что хотите, а я пошла! А тут, видишь, что творится? Думаешь, ты ни при чём? Ошибаешься!»

– Ой, куда это меня понесло? – очень тихо сам себе сказал Миша. – Как там Серёга сказал? Да уж! Живётся мне не скучно.