Асан - [18]

И не берут его прицельные пули, и облетают его осколки! Интуитивный проводник колонн!.. Сталкер!.. Гениальный хозяин чеченских ущелий!.. Сгусток героизма!.. Как только не писали о нем в армейских газетенках. Но для меня это ничто. Просто шумливая болтовня… Впрочем, приятный привкус нашей дружбы. И я эту издалекую дружбу ел, что называется, большой ложкой.

Хворь мне помогал, не зная (или делая вид, что не зная) про каждую десятую бочку — про мой бизнес. Он просто проводил очередную колонну, а с ней мои грузовики. Он снабжал армию горючкой. Вот и все. Зачем гениальному человеку знать подробности?.. Незачем… Зачем орлу с высоты видеть чужие (да и свои) какашки на ветках деревьев?.. Орел видит вровень. Орел видит горы. Отдаленные вершины на Северном Кавказе бывают красивы. Очень! Дух захватывает… Разумеется, всякий не прочь побыть орлом в этой жизни. И я тоже не прочь. Но, увы, сначала надо дожить жизнь майором Жилиным.

— Звони, Александр Сергеич… Звони, — говорит негромко Руслан.

И Гусарцев со вздохом:

— Звони, Саша.

Однако меня все еще тормозило. Парадокс: мне приятно, что мне больно. Вот ранили Хворостинина — и мне по-настоящему больно. Только так и чувствуешь, что там, в госпитале, — друг. Боль завораживает. Боль остра и сладка.

Ага! И Руслан переживает за раненого Хворя. (А не только за очевидный уже сейчас убыток наших денег.) За врага, в сущности, переживает — за удачливого вояку-врага… за федерала!

И когда я вынимаю мобильник, а Коля Гусарцев кричит с удивлением: «Са-аша!.. У тебя дрожат руки», — Руслан вскипает благородством и признается:

— У меня бы, Коля, тоже дрожали.

Поколебавшись, с кого — с штабистов или с врачей — начать горький опрос, я вдруг звоню напрямик Хворостинину — и чудо! — слышу его голос. Голос без хрипов… Уже легче!

Спрашиваю его:

— Разве ты бываешь ранен?

— Саша!.. Сам удивляюсь.

— Такой живчик… Тебя же не берет пуля.

— Вот именно!

— Может, осколок?

— Да-а!.. Какая-то ошибка в природе. Сбой.

Мы с ним посмеиваемся. Мы еще и тезки. Ему особенно идет имя Александр!

— Как ты, Саша?.. Как твой склад, как твои бесценные бочки?

А я все не решаюсь и не спрашиваю, — что за ранение и как он дальше.

А Хворь про бочки…

— Что бочки!.. — сердито говорю я. — А вот люди!.. Ты вот давай поправляйся… Люди уже гроша не стоят!

И я коротенько рассказываю ему о пьяных солдатах-новобранцах, остановленных чичами на дороге. О голых солдатских задницах… Выставленных на обзор прямо с грузовика!.. Комедия. И о том, как среди этой дешевой комедии едва-едва не пристрелили. Меня… А заодно и Руслана.

— Нуу! — Хворь в голос смеется. — Едва-едва — это, Саша, не в счет!

Он может смеяться!.. Возможно, не всё так плохо… Но как раз теперь, когда я решаюсь спросить всерьез, голос Хворя сдает… Слабеет. Я даже подумал, что дело в телефоне. Что в звуковое поле влезли вертолеты… Или другая техническая муть.

Из пустоты объявляется незнакомый голос.

— Майор Жилин?.. Больной не может говорить долго. Раненый тем более… Я врач. Я перезвоню вам.

О нашей дружбе знали. Даже врачи. Я со своей особой, складской славой и Хворь со своей большой, звучной, громкой!.. Можно и так дружить. Оставаясь на равных… Он раз за разом меня выручал, а я?.. А я — ничего. Я ему — ноль. Настоящая дружба!

Врач перезвонил через две минуты и был предельно краток — раненому Хворостинину сегодня же назначат день операции. Что за операция?.. Посмотрим… Возможно, операций будет несколько.

Вот и весь разговор.

Врач важничает. Мы же должны его понимать… Его занятость… Он устал противостоять, он измучен толпами спрашивающих!

Гусарцев толкает Руслана, а Руслан меня — про ранение? Про пулю?

— Тяжелое ранение? — успеваю спросить я.

— Плохое, — отвечает врач очень-очень тихо.

Он, видно, уже отошел с мобильником в сторону. Может, к окну… Подальше от бодрячка-героя. Который завтра-послезавтра на столе под скальпелем забудет все свои подвиги. Лишь бы выжить.

Я уже с расстояния услышал, как бухают бочки друг о друга. Что за гнусные, тюремные звуки!.. Второй пакгауз. Автоподъемник сломался?

— Сломался… К обеду починим, — привычно говорит Крамаренко.

Он же предлагает:

— Т-рищ майор. Может, хоть Пака перебросим на погрузку?

Кореец Пак — наш писарь.

— Пак цыпленок.

— Вот и пусть хотя бы сидит с карандашом на погрузке.

Но я не согласился. Пусть сидит на своем с бумагами. Самое время проверок… А тихий Пак любых и разных нагрянувших к нам проверяльщиков делает довольными сверх! Это его какая-то особая красота бумаг и бумажек. Проверяльщики даже возбуждаются. Им хочется Пака съесть! Я по глазам видел… Чистое, без помарок, уверенное письмо корейца. Цифирка к цифирке, вязь.

Когда Пак первый раз положил передо мной и Крамаренкой опись пакгаузов… накладные… приход-расход… и прочее, Крамаренко стоял и смотрел, разинув рот. Возможно, я тоже… Боже мой!.. Как идеально у корейца устроен наш мир. То есть, в бумагах. То есть, отражение нашего мира. Империя порядка… Чудо!.. Опись напомнила мне старинные кружева, которые я видел однажды на рынке. Вынесенные случаем на продажу, уже пожелтевшие, они притягивали взгляд. Ажур… Они были не из нашего времени. Их так и не купили.