Артур - [29]

Все это время он в недвижном оцепенении находился между жизнью и смертью. Каковы бы ни были наши страхи, мы оставляли их за дверью комнаты, его же окружали лишь надеждами и целительными молитвами.

Под вечер третьего дня Элфодд вернулся из аббатства, куда уехал с наступлением дня, и привел с собою двенадцать любимейших монахов, людей самой святой жизни. Все были тверды и дерзновенны в вере, все хорошо знакомы с происками врага. Они собрались из церквей, монастырей и аббатств далеких и близких, когда прослышали, что Мерлин околдован и лежит при смерти.

Аваллах, печальный и бледный, торжественно принял их в зале и угостил хлебом, мясом и вином, чтобы восстановить их силы перед предстоящими трудами.

Затем Элфодд повел их в комнату Мерлина, где ждала Харита. Она увидела монахов и, думая, что они пришли совершить обряд над умирающим, закрыла лицо руками.

— Успокойся, сестра, — сказал Элфодд, — не думай о худшем, но надейся, ибо эти люди пришли нам помочь. Мы не полагаемся на плоть и кровь. Противник наш силен, и мы должны быть сильнее. За три дня, Харита, мы не смогли ослабить злодейские чары, и я призвал этих добрых братьев помочь нам в нашей борьбе.

Харита кивнула. В глазах ее стояли слезы.

— Теперь иди, — сказал Элфодд, — и отдохни немного. Вернешься, когда восстановишь силы.

Он сделал мне знак, чтобы я проводил Хариту.

— Идемте, госпожа моя, — сказал я и взял ее под руку. Она не противилась. Я проводил ее до опочивальни, зашел на кухню, велел принести еды и вернулся посидеть рядом, покуда она ест, а заодно проследить, чтобы она легла.

Харита лишь взглянула на еду и отодвинула миску. Я придвинул ее обратно.

— Непременно надо что-нибудь съесть. — Мне больно было видеть ее муки. — Ему не станет лучше оттого, что ты себя заморишь. Ешь.

Она неохотно взяла деревянную миску и начала мешать похлебку, потом поднесла ложку ко рту, разжевала и проглотила кусок. Не думаю, что она ощущала вкус, но это было неважно. Ложка следовала за ложкой, и скоро миска вернулась на стол — пустая.

Харита встала и слабо улыбнулась.

— Мне немного лучше. Спасибо, Пеллеас. Теперь я посплю. — Она повернулась к ложу.

— Я уйду, чтобы ты могла лечь, — сказал я, направляясь к двери, — а потом зайду и посижу еще.

— Пожалуйста, не заботься обо мне, лучше побудь с Мерлином.

Я тут же вернулся в комнату. Братья стояли на коленях, а Элфодд переходил от одного к другому с чашей и хлебом. Причастив их, он подошел ко мне. Я преклонил колени и принял из его рук хлеб и вино.

Потом все двенадцать встали, подняли ложе с Мерлином и вынесли его на середину комнаты. Каждый взял по свече из тех, что зажгла Харита, и по кадильнице, которую Элфодд зажигал от свечи. Держа свечу в одной руке и кадильницу в другой, братья окружили ложе, опустились на колени и склонили головы. У некоторых неслышно шевелились губы. Комнату наполнил сладкий аромат ладана, дым завитками поплыл в неподвижном воздухе.

Я встал в дверях на тот случай, если добрым братьям что-нибудь понадобится.

Через несколько мгновений аббат Элфодд начал читать латинскую молитву, и братья один за другим присоединились к нему. Я плохо знаю ученый язык, но кое-как разобрал, что они просят Всемогущего явить Свою мощь и спасти Своего раба.

Я слушал и постепенно понимал, что молитва на самом деле — предложение жертвы: каждый был согласен занять место Мерлина, лишь бы освободить того от страшного сна.

Я дивился их вере. Каждый готов был отдать за Мерлина жизнь. Растроганный их любовью, я упал на колени и, распростершись на полу, стал повторять в душе суть их молитвы: "Великий Свет, отдаю себя ради моего брата. Восстави его, молюсь и, если за жизнь надо отдать жизнь, прошу, возьми мою".

Так я молился снова и снова, пока молитва не перешла в литанию, рвущуюся из глубины души и растекающуюся благовонным фимиамом у Господня трона.

Не знаю, как долго я так лежал. Я не ощущал ни хода времени, ни чего-то другого. Казалось, человеческий мир перестал существовать, бесчисленные узы, связывающие душу, ослабели, и я обрел полную свободу. Остались лишь голоса монахов, аромат ладана и молитва в моем сердце.

Я заметил легкое движение света. Пахло горячим воском. Я решил, что свеча догорела и поднял голову. В этот самый миг послышался звук, который иногда издает арфа от дуновения ветра.

Воздух слегка заколыхался, словно задетый оперенным крылом. Я почувствовал прохладу на лице и мед на языке. Ноздри мои наполнило неведомое благоухание.

В тот же миг появилась дева в развевающейся белой одежде, высокая и дивно прекрасная, с волосами цвета солнца и молочно-белой кожей. Глаза ее были, как самый лучший нефрит, зеленые и глубокие, губы — цвета спелой вишни. Высокое чело украшал венец из золотых дисков, и каждый сверкал золотым солнцем. Тонкий стан опоясывала цепь из ярких золотых дисков.

Я не помню, открывалась ли дверь — открывалась, наверное, — и все же мне показалось, что дева просто возникла среди нас.

В руках дивное видение держало серебряный поднос с чашей, накрытой белым шелком, тонким и легким, как облако. Чаша под шелковым покровом сияла ясным и ровным светом.