Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления - [19]

А крылатые брови? А лоб Беатриче?

А весна в повороте лица?

О, как трудно любить в этом мире приличий,

О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,

И зажав свое сердце в руке,

Осторожно уйти, навсегда отказаться,

И еще улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец — не желаю!

И приветствуя радостный плен,

Я со сцены Вам сердце как мячик бросаю!

Ну! Ловите, принцесса Ирен!

И он бросил ей свое красное картонное сердце влюбленного паяца. А она… не знала, что же ей делать с этим сердцем?! Вскоре он потерял ее из виду.

Это, все что от Вас осталось —

Пачка писем и прядь волос.—

Только сердце немного сжалось —

В нем уже не осталось слез.

Все окончилось так нормально,

Так логичен и прост конец,

Вы сказали, что нынче в спальню

Не приносят с собой сердец.

Вот в субботу куплю собаку,

Буду петь по ночам псалом,

Закажу себе туфли к фраку…

Ничего… Как-нибудь проживем.

Это было написано раньше, в 1918 году, во время поездок по Украине, но, несомненно, в какой-то мере передает и суть того, что случилось с поэтом в 1923 году[24].

Польский артист Мечислав Свенцицкий, в 60–70-е годы с успехом исполнявший песни Вертинского на русском языке, поведал на страницах журнала «Пшекруй» о том, как он решил отыскать пани Ирену, которая, по дошедшим до него слухам, жила то ли в Мексике, то ли в США. Привожу его рассказ «Я нашел Ирену!»

«На обложке моей пластинки под названием «Желтый ангел» с романсами и балладами Вертинского я поместил письмо к легендарной «пани Ирене». Я писал в нем: «Я знаю — вы занимали большое место в творчестве Александра Вертинского. Несколько лет я пою его романсы и поэтому хотел бы вас найти…»

Письмо я направил в пустоту, ибо не знал ее адреса, не знал даже, жива ли она. Но прошло несколько недель, и я получил ответ из Детройта. Вот отрывки из него:

«Уважаемый пан!

Охотнее всего написала бы — милый пан Мечислав! Вы мне доставили огромную радость этой своей пластинкой с Вертинским и его романсами, которые я хорошо помню на русском языке. Вы прелестно их исполняете. Слушаю их по нескольку раз в день с юношеской чувствительностью, даже боюсь, что заиграю, испорчу пластинку. Желаю вам на этом пути огромных успехов и благодарю за доставленные минуты оптимистического настроения.

Это получилось неожиданно, благодаря случаю. Моя знакомая, известная поэтесса и журналистка Роза Н., подарила мне эту пластинку. На обложке я прочитала очень приятное и милое письмо ко мне. Пользуясь случаем, хочу внести кое-какие поправки; я не живу в Мексике, как вы пишете на пластинке. Я бывала там несколько раз, но с самого выезда из Польши живу постоянно в Детройте.

А песенки Вертинского и цыганские романсы мне очень дороги, они напоминают мне весну моей жизни. (…)

Очень тоскую о Польше. Я была там в 1962 году. А сейчас я — в двадцатых годах, в моей молодости.

На будущий год собираюсь приехать в Польшу, если позволят финансы: ведь это немалая сумма, а мы оба с мужем на пенсии.

Шлю вам наилучшие пожелания и жду ответа.

Я часто ставлю эту пластинку и плачу, плачу, плачу…

Ирена К.»

При чтении письма пани Ирены и у меня проступили слезы на глазах.

Песенка, которая была для меня легендой, оказалась подлинным романом.

Мечислав Свенцицкий».

Рассказ впечатляет, если, конечно, он не приукрашен, если его искусственно не дотянули до нужного сенсационного уровня. Дело в том, что комментарии того же Свенцицкого к изданному в Польше сборнику песен Вертинского сделаны слишком легковесно и почти всегда не в ладу с фактами, в них преобладает сентиментально-романтическая тональность. С другой стороны, публикация в солидном журнале «Пшекруй» не дает возможности усомниться в том, что факты, изложенные Мечиславом Свенцицким, были соответствующим образом проверены.

Творчество Вертинского 20–30-х годов не было однородным. Среди его произведений порой встречаются вещи, написанные в доэмигрантской манере, например, «В синем и далеком океане», пронизанная темами, характерными для акмеистов; не случайно исследователь истории русской эстрады Е. Кузнецов считал, что слова песни принадлежат Н. Гумилеву. Не следует забывать и того, что в течение всего «западноевропейского» периода Вертинский включал в свои выступления и второсортные песни, отвечавшие кабацким настроениям. Стремление творить высокое искусство умело сочеталось в его программах со стремлением прилично заработать.

Вера Андреева, дочь писателя Леонида Андреева, слушала Вертинского в парижском ночном баре «Кавказская пещера». Он пел (привожу текст таким, каким она его запомнила):

Сколько сломанных роз,

Сколько пролитых слез,

Сколько мук и несбывшихся грез!

А дни бегут, как уходит весною вода,

А дни бегут, унося за собой года,

Время лечит людей, и от всех этих дней

Остается тоска одна, и со мною всегда она…

По словам Андреевой, это было слащаво, напыщенно, но в исполнении «веяло дыхание большого искусства», была «искренность звука», «ощущение подлинной муки». Певец-виртуоз умел и пошловатые тексты наполнить значением и смыслом.

Французской публике особенно нравилось танго «Магнолия», которое он пел и по-русски, и по-французски, причем по-французски — неохотно, лишь под нажимом своих хозяев.