Артем Гармаш - [262]

Вполне естественно, на этой теме и задержались. Павло без особого увлечения и очень кратко рассказал содержание повести: Славгород, 1917 год, почти документальная. Хотя, конечно, все имена изменены и даже самое название города. На это Дорошенко скептически передернул плечами и высказал свое опасение: если кто захочет, то и под чужим именем узнает себя. «А в повести же, наверно, не все ангелами изображены да героями?.. Есть, вероятно, и отрицательные типы?» — «Еще бы! Даже большинство». — «Так зачем же тебе это нужно? — возмутился Дорошенко. — Нет, не идет тебе наука впрок!»

Это был явный намек на недавнюю большую неприятность у Павла, связанную с одной, как он потом невесело шутил, «грубой типографской ошибкой». В своем сборнике стихов, который вначале хотел посвятить Людмиле Галаган, но после ее категорического запрещения вынужден был от своего намерения отказаться, он все же, не поборов соблазна, в одном из сонетов, лучшем во всем сборнике, по его мнению, поставил вверху две буквы: Л. Г. — ее инициалы. Только и всего. Но какая буря поднялась из-за этого!.. Даже и сейчас при одном воспоминании о том ужасном событии Павел поежился.

А в каком восторге не шел, а летел в тот зимний вечер он на Дворянскую, два! С авторским экземпляром в подарок — нет, не Людмиле (напуганный, он уже и на это не решился), а всей семье Галаганов, во главе с глубокоуважаемым Леонидом Павловичем. Ему же и вручил торжественно, при всех домочадцах и гостях. Сидели в столовой за чаем. Галаган учтиво и, как видно, вполне искренне поблагодарил, отметив, кстати, тот знаменательный факт, что впервые за всю историю Славгорода вышла в свет книга местного писателя. Затем, обращаясь к дочери, на которой в семье лежала обязанность заниматься домашней библиотекой, шутя высказал уверенность, что-де найдется место ей на стеллажах, хотя бы и пришлось несколько потесниться коллегам Павла Макаровича. Но самую книгу передал не ей, а свояку, генералу Погорелову, своему соседу за столом. И пошла она по кругу. Единственная из всех жена Галагана уклонилась — не взяла даже в руки по своей якобы занятости ролью хозяйки. Наконец дошла книга и до Людмилы, когда кузина, просмотрев, передала ей. Павло и дыхание затаил, а взгляд его так и сновал с девичьего лица на ее руки, с рук — на лицо. Ни одна черточка не дрогнула на ее мраморном лице, взяла и положила на столе возле себя. Потом не утерпела и, словно бы невзначай, во время разговора раскрыла книгу и неспокойно глянула на титульную страницу. И успокоилась. А когда поднялись из-за стола, взяла книгу и вышла из комнаты. Ну, ясное дело, отнести в библиотеку. Тогда ее Павло и видел в последний раз. Уже уходя домой, прощаясь со всеми, обеспокоенно спросил, где же Людмила Леонидовна. И та же кузина, как видно лучше всех осведомленная, холодно ответила, что у Людмилы мигрень. Недоброе предчувствие закралось в сердце Павла и не обмануло его. В передней, возле вешалки, знакомая уже горничная, еще с первого раза запавшая ему в память хитрыми лисичками в глазах и подчеркнутой приветливостью, дождавшись, пока он оделся, вынула из-под кружевного фартучка и подала ему его же дарственный экземпляр, сказав при этом, что велела панночка отдать. «И еще велели сказать…» — но замялась, покраснела и молчала. Впрочем, Диденко не стоило большого труда допытаться у девушки. Отведя глаза в сторону, горничная, стараясь как можно точнее вспомнить слова панночки, запинаясь, сказала: «А еще велели сказать, чтобы вы не затруднялись больше бывать у нас».

Не помнит уж, как он добрался домой. Догадка у него возникла еще тогда, сразу же, хоть уверенности полной еще и не было. Поэтому, как только вошел в комнату, не раздеваясь, зажег настольную лампу и раскрыл книгу — собственно, сама раскрылась на нужной странице, где сонет с инициалами. И первое, что бросилось в глаза, — были три строки, написанные рукой Людмилы наспех через всю страницу: «Такой подлости я от вас не ожидала. Как я ненавижу вас!» И обе буквы над стихотворением были жирно зачеркнуты тем же химическим карандашом. Павло, как был — в пальто, в шапке — бухнулся в кресло и добрых полчаса просидел в каком-то непонятном оцепенении. Затем, даром что знал то стихотворение на память, прочел его раз и второй раз, даже не вникая в его смысл. И вдруг, словно прорвалось сквозь густой туман, замутивший сознание, просто-таки ужасное содержание стихотворения. Сжав зубы, кулаками колотил себя по голове, приговаривая: «Вот так кретин! Где твоя голова была, что не подумал тогда? Ну конечно же подлость!» Идиотом надо быть читателю, чтобы не понять из самой художественной ткани произведения, остро приправленной модной эротикой, и не сделать вывод, что между автором и неизвестной Л. Г. явно недвузначные интимные отношения! Неизвестной? Это в Славгороде?! Да уже завтра среди женщин ее круга только и разговоров будет, что об этой скандальной сенсации!.. Ночь прошла без сна. А на другой день утром, как только открылась «Украинская книгарня», куда он вчера на извозчике перевез из типографии весь тираж своей книги, Павло уже был там. Сославшись на то, что вдруг обнаружил пропущенную в корректуре грубую ошибку, он заперся в подсобке и стал выправлять от руки в каждом из полтысячи экземпляров букву Г. на П. Старательно, как только мог, — не карандашом, не чернилами, а той же типографской краской. Получалось очень хорошо. Даже зная, нельзя было заметить подделку. Это уже был какой-то выход. Хотя бы для успокоения собственной совести. Но о возобновлении отношений с Людмилой, конечно, не могло быть и речи. Впрочем, ему и не до того было сейчас в связи с новой заварухой в городе.