Артековский закал - [22]

— А что вы нам за это? — полушутя спросил Ястребов.

— Что возьмёте, то и дадим. Можем арбузов несколько тонн выписать — для малышей это настоящее лакомство, помогите лишь насобирать!

— Снова — «помогите», — улыбнулся Гурий Григорьевич. — Ну, добро, когда присылать на работу ребят.

— Лучше сегодня вечером, потому что мой машинист днём будет занят. Пусть выходят к скирдам в степь!

— Договорились!

Перед закатом ребята первого и второго отрядов с вожатыми Володей Дорохиным и Толей Пампу пошли «зарабатывать арбузы», как сказал, шутя Гурий Григорьевич.

В степи возле длинных скирд стояла молотилка — «ростовчанка», несколько женщин в запылённой одежде убирали на току солому, подгребали деревянными лопатами зерно в большую кучу. Из-под молотилки вылез машинист, пожилой, уставший мужчина, вытирая руки, осмотрел прибывших.

— Хороши ребятки! Приходилось такую работу выполнять? Ну, тогда полскирды умрёт за ночь! — деловито прикинул он вслух.

Ребята переглянулись — «целую ночь работать?».

— Что, испугались, соколики? — заметил машинист. — А мой Миша днём возит воду, а ночью за Доном — лошадей пасёт!

— А когда он спит?

— Вот так и спит. Прикорнёт в ночном немного, а скажет — выспался хорошо. Да приболел что-то мой певец малый, — с теплотой в голосе рассуждал машинист, отводя с ребятами душу. — Промок в ночном, а домой по одежду не приехал, вот и…

— Да это не тот ли Миша, который пел и плясал у нас на празднике?

— Да он же, — ответил отец. — Лежит теперь в больнице, бедняжка!

Ребята приумолкли. Как же они до сих пор не смогли навестить своего знакомого казачонка? Разве это по-артековски получается?

— В выходной день сходим! — наклонившись ко мне, зашептал на ухо Вася Заблоцкий.

— Да, обязательно навестим!

Загудел трактор, зажужжала молотилка, брызнули в мешки первые пригоршни литого зерна. Возле машиниста стоял в очках Толя Пампу и подавал развязанные снопы, а Мишин отец ловко совал их в барабан. Ребята относили наполненные мешки и высыпали их в большую кучу, что терриконом возвышалась в степи в окружении веялок. Другая часть ребят оттаскивала обмолоченную солому далеко в сторону и там тоже вырастала вторая скирда. Пыль тучей стояла возле молотилки, застилала глаза, трещала на зубах, заставляла часто чихать и откашливаться. А машина всё гудела и гудела, как растревоженный зверь, жадно пожирая снопы. Когда стало темнеть, машинист махнул рукой, соскочил на землю, заглушил трактор.

Установилась тишина, слышались возле дороги переливы сверчков, а в долине мычал скот, лаяли собаки.

— Немного отдохнём, перекусим и начнём опять, — за старшего распорядился машинист.

Ребята лежали на соломе и глядели в небо. Белые тучи, как живые существа, медленно двигались на запад. Дети смотрели им вслед, как бы провожая их, — они двигались в сторону их родных мест, некоторые даже считали, через сколько времени они доплывут до их крыш. Каждый думал: а как там дома, где родные, что с ними? Вчера по радио сообщили, что наши оставили Киев, значит, и там уже хозяйничают немцы. Как же так? Как могло такое случиться? Произвольно сжимались кулаки, влажнели от бессилия глаза. Ужасно хотелось увидеть маму, отца, братьев. Дома ли они?

Рядом прилёг Слава.

— О чём задумался?

— О чём же мы теперь думаем — о родном доме.

— А где же мой Борис? Где мой сокол? Ты знаешь, Лёшка, — заговорил он быстро, — я верю, что брат пройдёт все испытания и мы ещё встретимся в родном Тирашлёпе!

— Да, нужно верить, может быть будет легче нашим братьям. Хотя бы знать, что с ними, где они?

Немного помолчали, думая каждый о своём.

— А что, если бы нас отпустили домой, поехали бы?

Слава удивлённо посмотрел на меня:

— Куда же ты поедешь: Киев оставили, Одесса окружена — к немцам в зубы?

— А я уехал бы. Перебрался бы ночью через линию фронта, дошёл бы домой, но не объявился бы, а украдкой посмотрел, как живут наши и подался бы в партизаны. Я знаю, что мои друзья в партизанах, а где же иначе быть?

— Трудно предположить, где наши друзья, — задумчиво отметил друг. По своей наивности я тогда не предполагал, что многие мои одноклассники были угнаны в Германию, но партизаны в наших местах были, очень активно действовал отряд Копёнкина, Соколовского. Позже стали известны полтавские подпольщики во главе с Лялей Убийвовк.

Снова зарокотал трактор, загудела молотилка, ребята разошлись по своим постам.

Степь постепенно окуналась в ночь. Бледное сияние луны выхватывало из темноты скирды, громадные вороха пшеницы, фигуры уставших ребят, а дальше — всё утопало в тумане.

Как и говорил накануне машинист, половина скирды превратилась в громадную кучу зерна и длинный вал золотистой соломы. Когда на востоке забрезжил рассвет, трактор, наконец, чихнул и умолк. Уставшие ребята пошли в лагерь, довольные своей первой, пусть и трудной, трудовой вахтой.

Со склона хорошо просматривался Дон, но его зеркальной поверхности не было видно: в долине клубился туман.

— Вот так не заметили, когда и осень пришла, — сетовал Дорохин.

В долине все почувствовали дыхание осени: пройдя немного в тумане, мы стали влажные, как после дождя.

Ребята ещё несколько раз ходили «зарабатывать арбузы». Наш отряд вырос до полсотни «соколиков», как любил называть нас машинист. Девушек мы послали в Суворовскую навестить Мишу. Они рассказывали, что больной очень обрадовался их приходу, расспрашивал, чем занимаются сейчас артековцы, какие поют песни. Он был очень доволен, что ребята работают вместе с отцом. Но вид у него был плохой: глухой кашель, холодный пот, он очень исхудал. Врач не разрешил долго находиться возле больного, и девушки, пожелав выздоровления, ушли.