Артамошка Лузин. Албазинская крепость - [39]

Тыкыльмо вернулась поздно. Охотников еще не было.

— Заночевали, — решила Тыкыльмо.

Охотники вернулись лишь под утро. Застали женщин спящими. Костер погас. Панака сердился:

— Спите, как мыши в норе…

Тыкыльмо схватила за руку Одоя:

— Иди, Одой, в чум Талачи, возьми сына.

Сына назвали Учан. Маленький чум, где родился Учан, сожгли. Рядом с чумом Панаки Одой решил поставить свой семейный чум.

Тыкыльмо вздыхала:

— Кто будет ставить чум Одоя? Талачи теперь совсем плохая хозяйка!

Слепой никто не ответил.

* * *

Подули теплые ветры. Сбросила тайга белую шубу. Осел снег. Олени проваливались. Утром и вечером снег покрывался гладким настом — тонкой коркой. Лыжи скользили хорошо, но олени резали ноги о крепкую корку. Приближалась весенняя распутица.

Саранчо подъехал к стойбищу Панаки, удивился: чума не было. Он подошел к дереву:

— Панака уехал. Откуда у бедняка олени?

Почесал Саранчо под косичкой, потоптался на одном месте, махнул рукой:

— Ставьте чум!

На месте, где стоял чум Панаки, вырос большой чум, а рядом — три чума поменьше.

Ночью плохо спал Саранчо и думал: «Как Панака ушел, где взял оленей?» Вспомнил краснобородых лючей, дочь свою — любимицу Агаду.

Старая Талын, мать Агады, седая и желтая, сделалась за это время еще старее. Саранчо взял себе в жены красавицу из рода Удэгиров — Талязан. За Талязан отдал Саранчо лучшего оленя и две лучшие собаки. Талязан оказалась хорошей хозяйкой, а старая Талын была довольна второй женой Саранчо. Плохо только то, что быстро забыл Саранчо Талын. Убьет он зайца или козла, зарежет оленя — никогда не даст старой Талын полакомиться печенкой, сердцем, вкусным мозгом, все дарит красавице Талязан. Лучший песцовый воротник от парки Агады велел Саранчо отпороть и пришить к парке Талязан. Всю зиму шила Талын себе к празднику мягкие унты. Красиво расшила их разноцветной кожей, опушила песцом. И когда унты были готовы, Саранчо похвалил работу Талын, а унты велел отдать Талязан. Осталась Талын по-прежнему в старых, рваных унтах. Но Талын и Талязан живут дружно: вдвоем легче ставить чум, вдвоем не страшно сидеть в темные ночи и ждать запоздавшего хозяина.

Саранчо старался казаться молодым. Если называли его стариком — сердился. Он туго заплетал косичку, а чтобы не видели его седые космы, не снимал шапки даже ночью. На лыжах бегал быстро. А когда старший сын сказал ему: «Отец, ты бегаешь, как молодой олень. Откуда у тебя сила?» — Саранчо улыбнулся, ловко вскинул лук, сшиб стрелой шишку с вершины старой сосны.

— Снег к земле ближе спустился. Этим снегом надо идти к стойбищу Панаки, — сказал Саранчо сыновьям.

Вскоре караван Саранчо тронулся в путь, и не прошло четырех дней, как рядом с чумами Панаки и Одоя стояли еще три чума.

Ожило стойбище. Старые охотники встретились радостно. Они долго прижимались щекой к щеке, долго держались за косички, дважды поменялись трубками, обнялись и лишь после этого разговорились.

Старая Талын не могла налюбоваться Агадой. Она смочила ее волосы своими слезами, и Агада слышала, как бьется от радости сердце матери. Подросла Агада и стала такая красавица, что даже Талязан с завистью смотрела на гладкие смуглые щеки Агады, на тонкие — тоньше ниточки — брови, на живые, лукавые, как у лисички, глаза. Длинными ресницами вскидывала Агада, будто белка пушистым хвостом; глаза вспыхивали зеленым огоньком, а губы горели спелой костяникой.

…Саранчо из своего стада убил лучшего оленя. Горячее сердце, от которого поднималась тонкая струйка пара, он разрезал на две части — одну взял себе, другую подал Панаке. Печенку разделили сыновья между собой.

За едой говорили мало. Вкусная еда отняла у всех язык. Чалык ел плохо, поглядывал то на храброго Саранчо, то на остроглазую Агаду.

Саранчо заговорил первый:

— Славный друг Панака, ты спас мне дочь. Чем благодарить тебя буду?

— Храбрый друг Саранчо, — ответил Панака, — благодари моего младшего сына Чалыка — он спас тебе дочь, он вернул мне моих оленей.

Саранчо скривил рот, гордо вскинул голову:

— Этот мужичок еще молод для благодарностей, пусть подрастет.

Пушистые ресницы Агады сомкнулись. Чалык сдвинул брови, но, встретив грозный взгляд Панаки, потупил глаза.

Все молчали, только чмокали губами — тянули дым из трубок и пускали его над головами синими клочьями. Панака обиженно сказал:

— Женщины в моей семье нет. У Тыкыльмо глаза — дупла. Талачи для Одоя плохая хозяйка, совсем стала хворая, едва ноги носит. Нет женщин — некому ставить чум.

— Славный друг Панака, не много ли ты у меня просишь?

Панака обиделся:

— Панака стар, волосы его белее снега, ему не нужна молодая жена. Но у Панаки есть старший сын, славный Одой. Чем он плох, скажи, Саранчо?

Агада, сидя на корточках, спрятала голову в воротник своей парки, плечи ее вздрагивали. Чалык вышел из чума и без оглядки побежал в тайгу. На пригорке он наткнулся на оленей, отыскал серого с пятнышками, на котором ехала Агада, и обхватил его за шею. Умное животное испуганно смотрело большими круглыми глазами, мотало головой. Чалык шептал:

— Никто не видит моего сердца. Может, добрый олень поймет мое горе… — и целовал серого в мягкую морду.