Аромат книг - [31]

– Я ведь готов отнести ему эту книгу, – ответил наконец Филандер. – Просто днём или двумя днями позже. У него и так куча книг, какая разница, книгой больше, книгой меньше. Не помрёт. «Он-то точно не помрёт, – подумал он, – а меня, может, эта книга спасёт от виселицы». – В любом случае я смогу отнести ему её только после того, как меня перестанут искать.

– Но никто не обвиняет тебя в убийстве.

– Это ты не обвиняешь, потому что ты – моя сестра. Но если они ворвутся сюда и заберут меня, это мне не поможет.

– Если Малахайд перестанет давать тебе поручения, мы погибли.

– Но ведь я ещё продаю газеты и «Грошовые ужасы», а тебе платят за работу в прачечной.

– Всего этого еле хватает на то, чтобы не умереть с голоду.

– Малахайд поймёт меня, – продолжал настаивать Филандер. – Он кошмарно выглядит, но он неплохой человек. – На самом деле Малахайд внушал Филандеру необъяснимый ужас. На полках среди других фигурок красовались целых три его скульптурных портрета: одного портрета не хватило бы, чтобы обуздать страх, который этот человек вызывал у Филандера. Со дня их первой, и единственной, личной встречи Филандер лишь пропихивал книги через щель для писем и газет в двери Малахайда и ждал, пока тот бросит ему на лестничную площадку его гонорар – пару монет – тем же путём. Потом он забирал деньги и торопливо сбегал вниз по ступенькам, не оглядываясь, словно боясь, что Малахайд откроет дверь и молча будет смотреть ему в спину.

Одним словом, Филандер до смерти боялся Малахайда, и то обстоятельство, что он задерживал у себя его книгу, наполняло его невыразимым ужасом. И всё же лучше было терпеть этот ужас, чем быть повешенным за убийство.

Перегнувшись через стол, Джезебел взяла его руки в свои. Её пальцы были сухими и тёплыми. Даже когда брат с сестрой сильно ссорились, на их взаимной привязанности это никак не отражалось. И сейчас взгляд Джезебел внезапно смягчился, потеплел, в нём появилось понимание.

– Ну ладно, – сказала она, очевидно покорившись судьбе, – в конце концов, это твоё решение. Лучше уж дальше торчать в этой дыре, чем потерять тебя. Я всё сделаю, чтобы тебе было хорошо. Ты ведь это знаешь, да?

– Знаю. – Его губы непроизвольно растянулись в улыбке, хотя, честно говоря, он бы ещё немножко на неё пообижался. – Я тоже мечтаю о деревне, как и ты. И в один прекрасный день мы туда уедем, обещаю тебе. Это произойдёт быстрее, чем ты думаешь.

Джезебел привстала, перегнулась через узкий стол и поцеловала брата в лоб.

– Я приготовлю суп. Не голодать же нам из-за этой проклятой штуки. – Она кивнула на книгу, лежащую на столе. – Принеси-ка дров, а я посмотрю, что у нас есть съестного. – Они жили очень бедно, но по-настоящему голодать им приходилось редко, а это было уже неплохо.

Филандер вскочил на ноги, обнял сестру, надел свой старый сюртук с глубокими карманами и нахлобучил на голову помятый цилиндр, без которого никогда не выходил из дома. Темпест частенько потешалась над этим цилиндром, но в том, что касается своего головного убора, Филандер был непреклонен. Мужчина не обязательно должен быть богат, чтобы одеваться со вкусом, а настоящий джентльмен никогда не покажется на улице с непокрытой головой. Даже для того, чтобы принести связку дров со двора.

Взяв жестяное ведро, он вышел на воздух, в шаткую открытую галерею, выходившую во двор. В большом четырёхэтажном здании, где они снимали угол, раньше селились извозчики-кебмены: на просторном внутреннем дворе, который опоясывало здание, когда-то запрягали лошадей. Сегодня во дворе вместо лошадей теснились многочисленные палатки и хижины: желающих поселиться здесь хватало, а все комнаты и квартиры были давно переполнены.

Филандер и Джезебел проживали на втором этаже, Темпест со своей матерью-пьяницей – на третьем. Он ещё не успел рассказать Темпест о последних происшествиях: с раннего утра она торговала газетами на Оксфорд-стрит. Темпест трудилась до изнеможения, как и многие другие, жившие здесь и ещё не оставившие надежды когда-нибудь распрощаться с трущобами. Филандер тоже работал до глубокой ночи. Он предлагал газеты и журналы в отдельных кабинетах окрестных пабов: здесь на них можно было заработать больше, чем на улице. Правда, помимо денег, он получил пару новых царапин и синяков, но это было в порядке вещей.

Внизу, во дворе, пробираясь между шаткими времянками, он направился к высокой, в человеческий рост, поленнице, уложенной в одной из бывших конюшен. Чего-чего, а дров здесь всегда хватало: об этом своевременно заботилось благотворительное общество из Челси. Надо же богачам как-то успокаивать свою совесть.

Когда спустя несколько минут Филандер вернулся в комнату, Джезебел там уже не было. Её пальто и чепец тоже исчезли.

На столе лежала записка – две строчки, нацарапанные второпях:

Не сердись. Я схожу к Малахайду и заберу наши деньги. Я тебя люблю, балда. Джез.

Книга исчезла.

Дверь за спиной Филандера захлопнулась. Снаружи скрипнул в замке ключ, дверная ручка дёрнулась, как будто под неё что-то подставили: не иначе, стул старой мисс Дженкинс, обычно стоявший на галерее.

– Джез! – завопил Филандер и забарабанил в дверь. – Джезебел, не делай этого! Прошу тебя!