Армянское древо - [88]

Но той ночью она не захотела куда-либо идти, и Мустафа впервые рассердился. А Зварт почувствовала, что, может быть это тот случай, который она ждет.

* * *

Когда Зварт закончила свой рассказ, оба молчали. Собственно, и говорить было не о чем. Я вспомнил хитрое лицо Большого визиря. Никто не хотел говорить о том, что на самом деле происходит в Турции. Но мой доклад должен быть совершенно другим. Первое, что мне надо сделать, — снова переговорить с Полем Камбоном и попросить у него прощения. Я признаю, что он был прав, когда говорил о «молчаливом заговоре». Франция не должна подыгрывать правительству, которое не только не наказывает своих преступников, но и подталкивает их к тому, чтобы они нападали, насиловали и убивали армян.

Зварт станет его лучшим свидетелем. Она заполнила много страниц, подробно описывая то, что с ней произошло, и это была история страданий христианского меньшинства в мусульманской стране, возглавляемой преступниками. И не могло быть иначе, потому что мусульмане, с которыми я был раньше знаком, были совсем другими, они неизменно проявляли терпимость и благородство.

Я пригласил директора и сказал, что хотел бы поговорить с «хозяином» Зварт — Мустафой Кансу. Директор — человек полный, лысый, потный, с пальцами, увешанными кольцами, и с золотой цепью на шее — был сплошное внимание. Тяжело дыша, он спросил, не было ли у меня проблем с балериной.

«Нет, совсем наоборот», — ответил я. Я был так доволен, что хотел купить права на Зварт.

В принципе он отказался. Потом сам директор гостиницы, который был у нас свидетелем этой странной сделки, выступил посредником, и мы пришли к соглашению. Я заплачу ему одну тысячу французских франков — слишком большую сумму, если бы речь не шла о человеческой жизни, которая бесценна. Когда все закончилось, он рассыпался в похвалах в адрес Зварт. Я забрал у него алмаз. Я действительно был настоящим специалистом. Затем оба ушли, и я остался с ней наедине. Потом я предоставил ей одну из комнат в своем сьюте, чтобы она отдохнула.

На следующее утро я не стал будить ее и очень рано спустился на завтрак. Мне надо было переговорить с кем-нибудь из близкого окружения Большого визиря. Я скажу ему, что хочу жениться на ней, чтобы без проблем вывезти ее из страны. Я читал утренние газеты, когда мэтр подошел к столу и сказал, что некто хочет поговорить со мной, и передал мне записку. Она была от шефа полиции города. На какой-то момент это встревожило меня. Что хотел от меня этот человек? И я согласился.

Толстый мужчина невзрачной наружности, одетый в европейский костюм, подошел ко мне и пожал руку. Я пригласил его сесть. Чем могу служить?

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся. Нет-нет. Никаких проблем. Он пришел по поручению Большого визиря. Я был вынужден продемонстрировать свое удивление, но он сделал жест рукой, как бы не придавая этому никакого значения. Разумеется, нет никаких проблем, чтобы Зварт Касабян поехала вместе со мной во Францию. Он запустил руку в карман жакета и вручил мне пропуск на ее имя.

О нет! Разумеется, это мне ничего не будет стоить. Он вручил мне те же самые купюры, которыми я расплатился с Мустафой Кансу. Совсем ничего. Он просто хотел пожелать мне всего самого хорошего, тем более, насколько ему известно, эта девушка очень красива.

Он поднялся, пожал мне руку и удалился, отдуваясь. Я же остался, как вкопанный, не в силах как-то реагировать и понимать то, что произошло. Действительно это не Европа, ни Франция, это Константинополь — лучший базар Востока.

7 Дневник Эжен Уорч

Я снова был в Стамбуле, когда пришла весть о смерти Дадхада. Эмфизема легких одолела его. Я переживал его смерть как смерть брата, которого в действительности у меня никогда не было. Я был один в комнате, наедине с моими книгами и моими воспоминаниями, плакал по Дадхаду, и мои слезы образовали кляксы на нескольких страницах.

Я понимал, что мое время тоже на исходе и моим единственным завещанием будет «Армянское древо». Эта книга захватила всего меня и всю мою волю, потому что в ней собраны ценнейшие свидетельства, значимые для многих армян, которым снятся прошлые времена, но, проснувшись, они не могут найти людей, которые могли бы рассказать им, что же произошло.

Дадхад много значил для меня, и я подумал, что жизнь несправедлива. Первому из жизни следовало бы уйти как раз мне.

Я направил одну телеграмму Элен, а другую в Нью-Йорк сыну Араму; с ним я, как ни странно, не был знаком.

Вскоре я получил письмо от Элен. Она благодарила меня за все, что я сделал в последние годы для ее мужа. Он рассказывал ей, как я вдохновлял его участвовать в поисках новых данных.

* * *

Но Дадхад уготовил нам новый сюрприз. Когда Элен пошла к нотариусу вскрыть завещание, ей вручили письмо мужа, адресованное мне. Конверт был открыт, письмо следовало сначала прочитать, а потом направить мне.

Элен окаменела. Муж никогда не говорил ей об этом дневнике. Я тоже о нем ничего не знал. И это несмотря на то, что мы столько лет сотрудничали в выращивании семейного древа. Все это было очень любопытно.

Достав из конверта письмо Дадхада, я был ошеломлен. Главным действующим лицом изложенного там рассказа был не кто иной, как моя мать Мари Нахудян.