Армянское древо - [126]

За едой мы не разговаривали. Я был рассеян, и Сергей уважал мое состояние. У меня начинала болеть голова, это улучшало мое настроение, но желания разговаривать не появлялось. Я предпочитал молчать, пока Сергей неожиданно не уставился на меня. Тогда он и спросил, прочитал ли я бумаги из его папки.

Я в удивлении отрицательно покачал головой. Нет. Не было подходящего момента для этого. А почему он так хочет, чтобы я прочитал бумаги? Он пожал плечами, пробурчав, что он предпочел бы, чтобы я сам это понял. Эти бумаги прислал ему его старый друг, имевший, как ни странно, такую же фамилию, как и я. Его друга звали Дарон Нахудян. Он познакомился с ним в Стамбуле лет двадцать назад. Хороший человек, добавил он.

Потом он захотел сменить тему разговора. Он спросил, когда мы продолжим нашу работу. Ему очень хотелось поскорее вернуться к ней.

Мне не хотелось обманывать его. Я ответил, что все эти события повлияли на меня намного сильнее, чем я сам ожидал. У меня уже не было большого интереса продолжать работу. Мне трудно сосредоточиться, да к тому же время от времени сильно болит голова.

Сергей, моргая, внимательно смотрел на меня, словно не желая слышать эти слова. Он хорошо понимал, что я представляю собой его шанс, и ничего не хотел больше слышать.

Я закончил ужин, подняв тост за дружбу, а Сергей обхватил свою голову руками. Мне было по-настоящему жаль огорчать его, но я не мог оставаться в Баку только из-за того, что моему новому другу нужна работа. Я предпочел дать ему тысячу долларов, потому что мне было уже ясно, что надо делать. Раньше у меня не было такой ясности.

Потом я раскрыл папку. Целая куча листков, исписанных на машинке. Был поставлен заголовок: «Армянское древо». Тогда я вспомнил, что у моего отца был дальний родственник, племянник Дарон Нахудян.

11 Лейла Халил

Я хорошо помню день, когда Дарон Нахудян появился в нашей жизни. Это была пятница, март 1978 года. В тот день мне исполнилось двенадцать лет.

Когда я вечером пришла домой, он уже был там. Он сидел в библиотеке, разговаривал с мамой, и у меня появилось ощущение, что я знаю его всю жизнь. Мне показалось, он был рад находиться среди нас, и я увидела, что и мама была довольна.

В тот вечер перед сном мама объяснила мне, кто такой Дарон. Потом она впервые в моей жизни рассказала мне о моем отце Крикоре Нахудяне, сводном брате Дарона Нахудяна.

Помню, она закрыла лицо руками и разрыдалась, не в силах успокоиться. Я обняла ее, и мы так просидели довольно долго, понимая, что у меня есть она, а у нее есть я.

Дарон неожиданно оказался для нас приятным сюрпризом. Это был добропорядочный человек, довольно пожилой, ему тогда было лет шестьдесят, но он производил впечатление человека, обладающего большой жизненной энергией.

Он объяснил нам, чем занимается, и мама отнеслась к этому с энтузиазмом. Она всегда говорила, что получила османское воспитание, унаследованное от своих родителей, — моего дедушки Халил-бея и бабушки Ламии-паша. Но меня она хотела воспитать по-другому и устроила во Французский колледж.

На меня произвела впечатление та цель, которую поставил перед собой Дарон. Для меня прошлое было чем-то расплывчатым, потерянным навсегда, сохранявшимся разве что в памяти того или иного человека.

История тоже не нравилась мне тогда, вернее, не нравилось, как мне ее подавали. Я отдавала предпочтение естественным наукам и химии.

* * *

С тех пор наши отношения с Дароном стали постоянными. Он иногда приезжал к нам и звонил не реже одного раза в месяц. Он был как бы членом нашей семьи, и мама высоко ценила его. Кроме того, она хотела помочь ему в реализации его проекта. Эта работа казалась мне немыслимой, но, как он сказал, она стала смыслом его жизни. По какой-то причине мама не разговаривала со мной на эту тему. Тогда я была слишком маленькой, чтобы понять суть дела.

Что касается нас, то в Дамаске мы жили неплохо. Политическая ситуация была стабильной, хотя иногда все усложнялось абсурдным характером сирийцев, которым нравилось совать нос в чужие дела, изображая из себя донкихотов и пытаясь помочь другим народам, например палестинцам, хотя сирийцам было бы куда полезнее оказывать помощь самим себе. Мы считали себя не сирийками, а турчанками, но вполне вписывались в окружающую жизнь.

Окончив среднюю школу, я сказала маме, что не желаю больше учиться в Дамаске, на что она ответила мне, что я хочу усложнить себе жизнь. Потом она потихоньку привыкла и согласилась на нашу разлуку.

Я прожила в Лондоне шесть лет. Домой я приезжала только на несколько дней летом, чтобы сменить обстановку и отдохнуть Думаю, что для нее такой режим был более болезненным, но время проходит быстро, и когда, я закончила учебу, она призналась, что мне удалось добиться того, о чем она могла только мечтать.

В 1992 году я защитила диплом. Незаметно для себя я стала врачом и, по правде говоря, была горда этим.

Тогда я подумала, а каково будет мое будущее? И поскольку я никогда не была домоседкой, я попросилась на работу в качестве врача Комитета ООН по беженцам — ACNUR. Со мной провели предварительную беседу, а потом включили в число претендентов. В конце концов мне позвонили и сказали, что меня приняли. Меня поздравили с поступлением и сказали, что через две недели я вылетаю в Сомали.