Арманд и Крупская: женщины вождя - [87]

Для того, чтобы попасть в Нальчик, ей пришлось проехать через Владикавказ и ту часть Владикавказской железной дороги, где было наибольшее скопление беженцев из Грузии. Это были революционные крестьяне, спасавшиеся в пределы Советской России от прелестей меньшевистского «демократического» террора (на самом деле здесь речь идет об участниках неудачного восстания, организованного грузинскими коммунистами при советской поддержке. — Б. С.). Среди них свирепствовала холера. И тов. Инессе не пришлось уже закончить своего лечения в живописном Нальчике. Она заболела еще в вагоне, рано на рассвете. Но по природной своей деликатности она не решилась разбудить товарищей, чтобы получить своевременную помощь; Через несколько дней Инессы не стало. Ослабевшее сердце не выдержало борьбы. Инесса сознавала, что она умирает. Последние слова ее были: «Тов. Ружейников, я чувствую, что я умираю. Оставьте меня: у вас есть семья, вы можете заразиться». Так с мыслью и с заботой о других ушла из жизни т. Инесса…»

Подозреваю, что именно Людмила Николаевна агитировала Инессу Федоровну остаться на Кавказе поработать. Мемуары ее — миф чистой воды. Все как по мановению волшебной палочки: отличная погода, отличный горный воздух, живительное южное солнце, излечивающие Арманд от недомогания, вызванного переутомлением. Перед нами опять — женщина-борец, готовая к новым битвам за торжество коммунизма. На самом же деле, как мы знаем, Инесса до самых последних дней мучилась неразрешимыми противоречиями между любовью и революцией, личной и общественной жизнью. Да и погода в Кисловодске стояла дождливая, и местное солнце Инессе почему-то не нравилось. Она предпочитала крымское — но в Крыму пока еще был Врангель.

Весьма примечательно свидетельство Сталь о том, что для эвакуации Арманд люди Орджоникидзе грозили применить «военную силу». Вероятно, это была только угроза, может быть, больше поэтическая, чем практически осуществимая. Трудно было бы вообразить картину: заведующую отделом ЦК, пользующуюся покровительством самого Ленина, красноармейцы заталкивают в вагон прикладами. Но угроза для Серго характерная. Горячий кавказский человек готов был выполнить ленинский приказ позаботиться о безопасности двух женщин любыми, в том числе и весьма неделикатными средствами.

Куда более человечный и тем самым более близкий к действительности портрет Инессы рисует Виноградская: «Как человек, она придерживалась того девиза, что ничто человеческое не чуждо и самому крайнему революционеру. Наряду с крупной революционной работой Инесса умела совместить и большую яркую личную жизнь (может быть, мемуаристка знала об отношениях Арманд и Ленина? — Б. С.). Но она построила ее таким образом, что личное было у нее всегда подчинено общественному, временное и случайное — главному, существенному. Только лица, мало знавшие Инессу, могли считать ее аскетом или очень сухим человеком…

Инесса обожала своих детей настолько, что теряла иногда по отношению к ним чувство беспристрастности… С улыбкой и сейчас вспоминаю, как во время моих споров с ее младшим сыном, Андреем, возникавших при игре в крокет (на Кавказе во время отдыха) «из-за злостного нарушения крокетных правил», — Инесса всегда принимала сторону сына, хотя бы все окружающие свидетели удостоверяли его неправоту».

Рассказала Виноградская и о последних днях Инессы (они расстались за два дня до ее болезни): «На Кавказ она прибыла настолько утомленной, истощенной и нервной, что ей тяжело было видеть людей. Она избегала встреч, ее раздражал говор, смех; она все больше старалась уходить далеко в горы. Как сейчас, помню ее высокую, стройную фигуру в черной пелерине, белой шляпе, с книжкой в руках, медленно поднимающуюся в горы, все выше и выше.

К сожалению, обстановка на Кавказе была далеко не такова, чтобы можно было там уединиться и отдохнуть. Я уж не говорю о том, что санатории были тогда еще совершенно не устроены. Инесса, например, имея путевку на руках, не могла добиться комнаты в санатории, так как не было мест. Когда же ей товарищи отыскали комнату на стороне, то оказалось, что там не на чем было спать. Местная власть, которую Семья Лениных, обеспокоенная состоянием Инессы, просила о ней позаботиться, запросила Инессу, в чем она нуждается. Но Инесса, всегда скромная и не требовательная, не осмелилась просить большего, чем… подушку.

Вокруг Кисловодска в горах были банды белых. Нередко по ночам райком устраивал тревогу и сиреной извещал больных коммунистов о необходимости явиться в райком. Там их снабжали винтовками, разбивали на отряды и посылали вышибать врага. Естественно, такая атмосфера не содействовала лечению и отдыху».

По прочтении этих воспоминаний у меня осталось чувство, что Виноградская знала о связи Инессы с Ильичом гораздо больше, чем могла сказать. И это свое сокровенное знание вынуждена была прикрывать вымыслом. Мы уже убедились, что не «семья Лениных», а только сам Владимир Ильич хлопотал об устройстве Инессы на отдых, телеграфировал Орджоникидзе, дал ей мандат за собственной подписью. Уже одного этого мандата хватило бы, чтобы местное начальство кровь из носу, но устроило бы Инессу в самую лучшую комнату в любом санатории. Но в сборнике воспоминаний об Арманд, вышедшем под редакцией Крупской, не очень удобно было писать, что лично Ленин заботился об Инессе. Это могло породить ненужные слухи и подозрения. Поэтому Виноградская предпочла более туманную ссылку на «семью Лениных», из которой можно было понять, что обустройством Инессы занималась Надежда Константиновна. И придумала совсем уж фантастическую историю о подушке, которую Инесса, выходит, просила ей прислать (из Москвы, что ли?). Создавался миф исключительно скромной и самоотверженной большевички, очень хорошо вписывавшийся в образ новообретенной мученицы коммунистической идеи.