Арманд и Крупская: женщины вождя - [55]

Полагаю, что в последние месяцы своей жизни Елизавета Васильевна почувствовала, что у дочери появилась опасная соперница, все больше завоевывавшая сердце Владимира Ильича. Не знаю, были ли на эту тему разговоры у Ленина с тещей. Скорее всего, нет. Елизавета Васильевна была женщиной умной и понимала, что тут она бессильна. Словами все равно ничего не сделаешь. Сердцу ведь не прикажешь. Остается только ждать и надеяться: может быть, со временем любовь Ильича к Наде возродится. Но до развязки этой истории матери Крупской не суждено было дожить.

После смерти матери у Надежды Константиновны от нервного потрясения обострилась базедова болезнь. Владимир Ильич отправился с женой в санаторий, расположенный в местечке Зёрёнберг у отрогов Альп. Крупской здесь понравилось. Она писала одному из друзей: «У нас тут очень недурно, такие же горки, как в Поронине, есть и более далекие прогулки. Довольно красиво и достаточно пустынно, так как Sorenberg — 16 километров от железной дороги. Мы живем в пансионе, тут человек 30 швейцарцев еще живет, но мы имеем особую столовую и живем как дома.

Приезжайте-ка, будем очень рады. Я теперь почти совсем здорова, нервы приходят в порядок окончательно, вообще с этой стороны благополучно. Дождь тут льет, как в Поронине, но работы порядочно, так что скучать некогда…»

Вскоре к ним присоединилась Инесса. Надежда Константиновна вспоминала: «В Зёренберге заниматься было очень хорошо. Через некоторое время к нам туда приехала Инесса. Вставали рано и до обеда, который давался, как и во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своем углу в саду. Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки. После обеда уходили иногда на весь день в горы. Ильич очень любил горы, любил под вечер забираться на отроги Ротхорна, когда наверху чудесный вид, а под ногами розовеющий туман, или бродить на Штраттенфлу — такая гора была километрах в двух от нас, «проклятые шаги» — переводили мы. Нельзя было никак взобраться на ее плоскую вершину — гора была покрыта какими-то изъеденными весенними ручьями камнями. На Ротхорн взбирались редко, хотя оттуда открывался чудесный вид на Альпы. Ложились спать с петухами, набирали альпийских роз, ягод, все были отчаянными грибниками — грибов белых была уйма, но наряду с ними много всякой другой грибной поросли, и мы так азартно спорили, определяя сорта, что можно было подумать — дело идет о какой-то принципиальной резолюции».

Совершенно идиллическая картинка! Только есть основания полагать, что не так уж в порядке были нервы у Крупской в Зёренберге. Ведь не могла она не видеть, что муж все больше прикипает душой к Инессе.

Впрочем, и Арманд пребывала далеко не в идиллическом настроении, сильно тосковала по детям, по России. Из Зёренберга писала дочери Инессе: «На чужбине нет корней и живешь как бы в безвоздушном пространстве — и потому становится душно». И в том же письме признавалась: «Я очень люблю на Вас смотреть. Вы обе (дочери Инесса и Варя. — Б. С.) у меня такие красивые. В чувстве материнства еще очень много инстинктивного, очень многое, что к женщинам перешло от матерей-самок, — между прочим, это стремление видеть в своих детях что-то лучшее, чем все остальные дети, но все-таки неправда, что матери слепы, они, наоборот, болезненно переживают все недостатки, все изъяны в своих детях, видят их в увеличительное стекло. И вы мне никогда не причиняли этой боли».

Инесса любила своих детей не меньше, чем Ленина. И может быть, любовь к детям даже мешала ей соединиться с Ильичом? Из-за подсознательного страха, что когда Ленин всегда будет рядом, то заберет уже всю ее любовь, и на детей не останется.

Александр Солженицын в документальной повести «Ленин в Цюрихе» так передает внутренние переживания Крупской во время последней эмиграции: «Воспитывала в себе последовательность: не отклонять с пути Володю ни на волосок — так ни на волосок. Всегда облегчать его жизнь — и никогда не стеснять. Всегда присутствовать — и в каждую минуту как нет ее, если не нужно… О сопернице не разрешать себе дурного слова, когда и есть что сказать. Встречать ее радостно как подругу — чтобы не повредить ни настроению Володи, ни положению среди товарищей…» Другой русский писатель, Марк Алданов, в романе «Самоубийство» увидел ситуацию глазами Ленина: «Он думал об Инессе — и неприятности как рукой снимало. Все заливалось светом.

Теперь ему иногда (очень редко) казалось, будто он прежде чего-то не понимал в жизни. Тотчас гнал от себя эту вздорную мысль: какое отношение к делу могла иметь любовь! Был очень оживлен и весел… Лорд Китченер сделал свое нашумевшее предсказание: война продлится три года. В Швейцарии оно, разумеется, стало Ленину известным и произвело на него впечатление. Он ненавидел генералов почти так же, как ненавидел членов Второго Интернационала, но хороших специалистов ценил и к их мнениям прислушивался. Чувства у него были двойственные. Чем дольше продлится война, тем больше шансы революции. Но неужто три года ждать? Он мог умереть до этого, так революции и не дождавшись! Ненависть, всегда занимавшая огромное место в его жизни, теперь просто переполняла его душу. Люди, даже самые преданные сторонники, становились ему все противнее — почти все, кроме Инессы и жены».