Армагеддон - [42]

— Если откажешься, всю жизнь каяться будешь.

— Кто? Покажите мне того, кто от счастья отказывается?

— Выпьем и дело с концом.

— Это он? Не верю.

— Такой приличный человек. Он сделает.

— Не сделаешь, сам понимаешь.

— Вижу, галстук и франки у тебя есть. Боюсь, что доллары тебе все же не помешают.

— Слышал, стена плача в Израиле. Как бы не стать тебе стеной плача. А?

— Ты — Казбек, а наш дядя Искандер — Шах-гора, у него все схвачено.

— Всегда будешь другом!

— Жизнь за тебя отдадим!

Словом, надо было переправить через границу какую-то очень ценную вещь. Надо было привезти в Париж и отдать владельцу русского ресторана, что на площади Республики.

(Мигом возникшая скульптурная группа — почему-то дождь, полосатые маркизы). «Джаба Гагнидзе, ему отдашь, запомни. В собственные руки».

«Зачем я здесь появился? Какой-то липовый жених. А это — мафиози. Мафией от них за версту несет».

Но уже развернута красная тряпица, и там черный футляр необычной формы — и вот перед глазами чудо: массивный золотой крест, украшенный рубинами, сапфирами и алмазами. Мигом протрезвел и протер очки. В верхней лапе такой черный бриллиант горит! А вокруг — глаза алчные черные, и носы его забодать хотят, на одном крупная капля повисла — как бриллиант светится. «Влип!»

Главное, отказаться нельзя. Tea смотрела откуда-то издалека, смутно, подойти боялась. Троица напряженно ждала.

Дядя Володя, надо отдать ему должное, неторопливо закрыл футляр, завернул в тряпицу, сунул сверток в новенький черный дипломат.

— Надо, доставлю. Джаба Гагнидзе на площади Республики. Как же, как же, знаю, был. Ресторан «Анна Каренина» называется.

И сразу все разрядилось.

— Tea, самое лучшее вино, ты знаешь, то — заветное, нашему почетному гостю! — радостно скомандовал брат Георгий. И все закружилось. Только кипарис во дворе смотрел исподлобья хмуро, кажется, сочувствовал дяде Володе. «Не ты первый, не ты последний», — будто говорили его кладбищенские ветки.

Одно утешало рассеянного дядю Володю — переходит он рубежи необычным способом. Но можно ли таким способом вещи переправлять, он еще не знал. Даже бутылки вина никогда не брал. А если это особый путь воображения? Тогда ему конец. Потому что мафия и бриллианты были самые настоящие, в чем дядя Володя нимало не сомневался.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Дядя Володя был, может быть, не труслив, но пуглив и робок, как истинный интеллигент. И уходя из слишком гостеприимного дома в темноту переулка, не мог не думать об угрозах этих носатых кораблей и возможных последствиях. Дипломат потяжелел, оттягивал руку и был слишком реален. Даже мысли об этих троих отдавали металлическим привкусом смерти. Нет, дяде Володе не хотелось получить от незнакомого человека пулю в затылок. Ему было что терять. Даже если вспомнить некоторых своих пассий.

Анна, как всегда, не ждала его. Обычно, если была дома, оживленно разговаривала по телефону. Темные глаза ее были не рады гостю, но бросалась навстречу, как девочка. «А я как раз думала о тебе!» Равнодушно-страстная, как магнит.

Ждала Гульнара — она всегда ждала: днем, ночью. Когда она выходила из дома за покупками, оставалось для дяди Володи тайной. Но стол бывал накрыт в считанные минуты.

Наташа и ждала, и не ждала. У Наташи был ребенок — не от него — и плакал, Наташа нервничала, фальшивила, чего-то боялась — и какая она была на самом деле, дядя Володя так и не знал.

Верунчика никогда не было дома, зато была ее мама, которая не отпускала дядю Володю, хорошенько не угостив.

Потом он рассматривал ее фотографии — разные и безо всего. Верунчик так и не появлялся. Ночевал один на диване. Зато было ощущение бурно проведенной ночи.

Когда он появлялся в поселке у Валентины, он всегда уходил в березовую рощу, даже зимой. Там, в условленном месте на краю оврага, она бежала ему навстречу, спешила, она вечно спешила, сама расстегивала его дубленку и валила прямо в снег. Овчина, шарф, пуховой платок, разбросанные валенки — такой ворох, настоящая медвежья берлога для любви.

Возле дома Николь он простаивал часами — разговор шел по домофону. Он — на плохом английском, она — на ужасном русском, никак не могли договориться, прежде всего — понять друг друга. Надо было объяснить, что это он, а не французская полиция. Она не одета, он на минуту. Она сейчас уходит, он принес вино. У нее подруга, а он голодный. У нее мама, и у него никого.

Эвелина звала его: «Моя девушка Вова» или «тетя Володя», и он был беспомощен в ее объятьях.

Нина попросту насиловала его. Поставив бутылку водки и даже не дав вкусить этого живительного для него вещества, она тащила его к постели и не отпускала в течение часа или двух. И какая была в ней сила и упорство, ни на минуту не успокаивалась. Когда она засыпала, он буквально уползал к столу.

Жанна Владимировна всегда звала подругу-соседку и каждый раз новую. Дядя Володя каждый раз удивлялся, сколько же хорошеньких девушек живет совсем рядом! Потому что появлялись они быстро, будто ожидали за дверью.

Клара всегда находила его. Куда бы он не забился: к приятелю, к другой женщине, просто в щель, как таракан, она приходила, устраивала скандал и уводила его с собой. Кажется, она торжествовала и самоутверждалась за его счет.