Армагеддон - [38]

Подошел Боб — морской пехотинец, карабин еще порохом пахнет, осклабился, подлая душа, подбежавшему агенту секьюрити:

«Покушение на президента!»

«Ты что?»

«Сучка-то бешеная, сразу видно».

«Молодчина Боб! Доложу о тебе».

«Пуделя тоже проверить надо».

Я бы этого прыщавого сукина сына на куски разорвал! Взяли за ошейник, отвели к врачу. Как ни сопротивлялся, сделали укол, для профилактики. Я сразу отпал, закайфовал и вот — очнулся здесь, — дядя Володя опрокинул очередной стаканчик. — Кстати, меня там Реем зовут.

— Милый мой Рей! — сказала Марина. — Ты просто — Тургенев. Налей и мне на донышко моей собачей миски. Вы так внимательно слушали, вы ему верите?

— Не совсем фантазия, детали верные, как бы это назвать поточнее? — сказал я.

— Дяди Володино вранье, — любя, сказала Марина.

— Простите, я наблюдал за вами и отметил, вы ведь не выдумываете. Вы все время где-то там обитаете, — продолжал я серьезно. — В какой-то особой реальности.

— А зачем непременно верить? Не верьте, сделайте милость. Я не обижаюсь, — прищурился дядя Володя.

— Нет, нет. Расскажите мне и о других ваших жизнях. Что-то в этом есть.

— В другой раз, идет? А сейчас напьемся в этой, под солнцем среди сосен, в ностальгической, лирической России, — и стал декламировать: — «И в новой жизни непохожей забуду прежнюю мечту…» Но сбился, и — снова стаканчик.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дядя Володя не был вполне человеком в психическом смысле этого слова. Ибо не чувствовал себя заинтересованным в окружающих, в родных, в близких друзьях. Одни женщины были ему любопытны, и он мог увлечься даже малопривлекательной суховатой особой. Скорее, он изображал интерес и ждал, когда и как с ней это произойдет: вся помягчеет, волшебно засветятся и расширятся глаза, увлажнятся тонкие губы и талия податливо вытянется под его лапой — красавица! Женщина раскрывалась перед ним, он терпеливо подыгрывал и, глядя со стороны — влюблен и добивается своего как мужчина, нет, на самом деле он никогда не хотел этого. Ему было все равно. А в самые сокровенные минуты просто было любопытно, как она стонет и выворачивается наизнанку, полузакрыв веки и прокусив нижнюю губу, эта неподатливая черствая особа. Дядю Володю можно было увидеть с любыми женщинами и в любой ситуации. Даже в какой-нибудь секретной и стерильной лаборатории с доктором наук в юбке, вернее без юбки, когда все сотрудники уйдут.

Но дон Жуаном дядя Володя тоже не был. Дон Жуан сам безумно увлекался каждой или подогревал себя в этом смысле, потому что искал — крепость, которая бы устояла перед ним. Искал, но не находил. Так или иначе, приступом или измором этот дон овладевал крепостью. Она, крепость, раскрывала перед ним ворота и была счастлива, если можно так выразиться, всеми своими башнями. А всадник уже покидал ее и стремился к новой твердыне, мечтая о той, которая устоит перед ним.

Дядя Володя, напротив, никого не завоевывал, он только мягко и постепенно уступал женщине. Или вдруг и быстро. Тогда у нее создавалось впечатление, что еще недавно чужой — и вот, неожиданно близкий, он силой овладел ею. Между тем мягкий, бесформенный, как медуза, он только поддавался. А потом, когда наскучивала эта игра, ускользал.

Влюбленные в него женщины, естественно, старались удержать, привязать… Но удержать его было не за что, а привязать нечем. Как намыленный, он выскальзывал из гибких и страстных женских объятий.

Гомосексуалистом тоже не был. Не потому что не мог очароваться каким-нибудь ладным и стройным юношей. Я так понимаю, что дядя Володя очень и очень понимал любовные движения смуглых и стройных членов, независимо оттого, кому принадлежали эти бедра, ягодицы, икры и лодыжки. Но там — в однополой любви — все было слишком серьезно. Попросту убить могли.

Нет, дядя Володя обладал женской чувствительной душой, но вполне равнодушной, простите за каламбур. Любовь он понимал как игру воображения. Оттого и врал без конца. Потому и дружили с ним, сами себя не понимая, даже те, которых он бросил в одночасье. Именно в одночасье, потому что уходил без объяснений и боялся выяснения отношений, как огня.

Можно было бы этим портретом ограничиться, если бы не случалось с ним постоянно нечто странное, чему он сам не мог найти объяснения и что постепенно вытесняло его на край реальности. Об этом я и постараюсь рассказать вам, насколько позволит мне сама реальность. А если покажется порой, что я не логичен и отрывочен, это жизнь сама так проступает живописными пятнами и рвется на пестрые лоскуты.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Не любит Марина, когда я ухожу в жизнь по соседству, не предупредив заранее. Запретить не может, только расстраивается.

Вот и теперь ищет меня, наверное, по всему участку, под яблонями ходит. Сад длинный, запущенный, между другими двумя зажатый, в конце — сарай и туалет, будочка по старинке. Не доходя до сарайчика надо сделать шаг вправо по жухлой траве, повернуться кругом и — сразу, только вдохнешь, в ином воздухе.

Над головой крылатое океанское с длинными облаками: летит как застыло. И всегда я на этой улице под платаном оказываюсь. Честно говоря, у меня своей квартиры — ни там, ни тут. А зачем?