Армадэль. Том 1 - [12]

Подумай об оскорблениях, полученных мною от этого человека. Он довершил все этим ударом!

Я отправился к одному английскому офицеру, который ехал вместе со мною из Барбадоса. Я сказал ему правду, и он согласился, что дуэль неизбежна. В то время дуэль имела свои формальности и свои установленные законы. Он начал говорить о них. Я остановил его.

— Мы возьмем в правую руку по пистолету, — сказал я, — а в левой руке будем держать конец носового платка, через этот платок мы будем стреляться.

Офицер встал и посмотрел на меня так, как будто я лично оскорбил его.

— Вы просите меня присутствовать при убийстве и самоубийстве, — сказал он. — Я не соглашаюсь быть вашим секундантом.

Он вышел из комнаты. Как только он ушел, я написал те самые слова, какие я сказал офицеру, и послал их к Ингльби. Пока ждал ответа, я сел перед зеркалом и посмотрел на знак, оставленный на моем лице ударом, нанесенным им. «У многих есть кровь на руках и на совести, — думал я, — по причине не такой важной, как эта».

Посланный воротился с ответом Ингльби. Он назначал дуэль в три часа на следующий день в уединенном месте в глубине острова. Я думал, что делать, если он откажет, письмо его освободило меня от моего ужасного намерения.

Я был признателен Ингльби — да, положительно признателен ему — за то, что он написал такой ответ.

На следующий день я пошел в назначенное место. Его там не было. Я ждал два часа, он все не приходил. Наконец истина промелькнула в голове моей. «Кто раз был трусом, тот всегда будет трусом», — подумал я. Я воротился в дом мистера Блэнчарда. Прежде чем я дошел, мною овладело внезапное предчувствие, и я повернул к пристани. Я был прав, мне следовало идти на пристань. Корабль, отправлявшийся в Лиссабон в этот день, доставил Ингльби случай убежать от меня вместе со своей женой. Его ответ на мой вызов был дан нарочно с целью отослать меня подальше, во внутрь острова. Еще раз поверил я Фергусу Ингльби, и еще раз его хитрая находчивость одержала верх надо мной!

Я спросил того, кто мне сказал об отъезде Ингльби, знал ли мистер Блэнчард о бегстве своей дочери. Он узнал о нем, когда корабль отплыл. На этот раз я взял урок в хитрости у Ингльби. Вместо того чтобы показаться в дом мистера Блэнчарда, я пошел прежде взглянуть на его яхту.

Увиденное сказало мне, что владелец яхты, может быть, скрыл бы правду. Я нашел на ней все в суматохе подготовки к неожиданному отъезду. Весь экипаж был на яхте, за исключением нескольких матросов, которые были отпущены на берег и находились в глубине острова, никто не знал где. Когда я узнал, что шкипер старался заменить их самыми лучшими матросами, каких только мог найти в такое короткое время, я немедленно решился. Я знал обязанности матроса на яхте довольно хорошо, потому что у меня была своя собственная яхта и я сам ею управлял. Поспешив в город, я переоделся в матросское платье и, воротившись на пристань, предложил себя волонтером в экипаж. Я не знал, что шкипер прочел на моем лице. Мои ответы на его вопросы удовлетворили его, однако он смотрел на меня и колебался. Но выбор был небольшой, и я был принят. Через час Блэнчард приехал на яхту, его проводили в каюту; он страшно страдал и душой и телом. Через час мы были в море в беззвездную ночь, при свежем ветре.

Так, как я и предполагал, мы гнались за кораблем, на котором Ингльби с женой уехал с острова в этот день. Этот корабль был французский и принадлежал купцу, занимавшемуся перевозкой строевого леса; он назывался «La Grace de Dieu» («Милость Божия»). О нем ничего не было известно, кроме того, что он шел в Лиссабон, сбился с пути и зашел на Мадеру почти без людей и без припасов.

Последний недостаток был устранен, а первый нет. Наши моряки не хвалили ни прочность судна, ни экипаж, набранный из бродяг. Когда эти два серьезных факта были сообщены мистеру Блэнчарду, жестокие слова, сказанные им дочери в первом пылу огорчения, когда он узнал, что она помогла обманывать его, все еще терзали ему сердце. Тем не менее он тотчас решил предложить дочери и зятю убежище на своей собственной яхте и заверить, что не даст ее негодному мужу пострадать от моих рук. Яхта была гораздо скорее на ходу, чем корабль со строевым лесом. Не было никакого сомнения, что мы нагоним «La Grace de Dieu»; надо было бояться только одного, чтобы мы не миновали ее в темноте.

Когда мы вышли в море, ветер вдруг спал, и настала душная ночь. Когда отдали приказ спускать брамстенги и убирать большие паруса, мы все знали, чего мы должны ожидать. Через час разразилась буря; гром гремел над нашими головами; яхта была водоизмещением в триста тонн и так крепка, какой только дерево и железо могли ее сделать. Ею управлял шкипер, вполне понимавший свое дело, и она держалась отлично. Когда настало новое утро, ветер все еще дувший с юго-запада, несколько стих, и море не так бушевало. Перед самым рассветом мы услышали сквозь свист ветра пушечный выстрел. Матросы, по тревоге собравшиеся на палубе, переглянулись и сказали: «Это он».

На рассвете мы увидели корабль. Он потерял фок-мачту и грот-мачту и не годился никуда. На яхте было три лодки. Шкипер, видевший признаки, что буря скоро возобновит свою ярость, решился спустить кормовые лодки, пока продолжалось затишье. Как ни мало было людей на погибающем корабле, все они не могли поместиться в одной лодке а послать обе лодки казалось не так опасно в критическом положении погоды, как посылать два раза по одной лодке с яхты на корабль. Для одной безопасной поездки, по-видимому, время было, но никто не мог, взглянув на небо сказать, что вторая поездка завершится благополучно.