Армада - [8]

Воробьёв достаёт из кармана скомканную красную тряпку — повязку дежурного по роте, нацепив её, делает шаг из строя, принимает стойку «смирно» (кепки нету) и, глядя прямо в упор перед собой, докладывает:

— Дежурный по роте рядовой Воробьёв, — понял, что я сейчас тут всё раком ставить буду, а с ротным потом будет сложнее объясняться, чем с ещё пока безавторитетным летёхой. Это уже маленькая, но победа. Воробьёв вынужден включаться в условия игры.

Я пытаюсь собрать в кучу свой отгоревший мозг, в котором не укладывается ни поведение солдат, ни поведение офицеров… меня другому учили!! Дру-го-му!!!

Быстро выясняется, что рабкоманда в полном составе отдыхала по разрешению замполита роты лейтенанта Бальжимаева, так как устала. На тумбочке загнивший рядовой Цыренов. Из молодых… ноги сбил на полевом выходе и загнил… это тут на раз, климат такой, сослали в казарму, где он просто ошизел уже от нежного отношения со стороны подахуевших старших товарищей. Заорал «фишка», потому что ему не устав совали на инструктаже, а поднесли к морде кулак и сказали:.

«Если фишку проебёшь — писдец тебе», ума же научить его подавать правильные команды не хватило. Наряд стоит третьи сутки.

(Врубаюсь, что этот несчастный Цыренов все трое суток просидел на табурете, перед дверью.)

Даю команду заменить его с тумбочки и отправить спать. Воробьёв даже бровью не ведёт, а балагур, проводивший меня в казарму, подходит к Цыренову и пихает от тумбочки, занимая его место и лезет в неё, доставая брошенный там штык-нож.

(Оружие дневального, собственно, отличающий атрибут солдата, несущего службу в данный момент. Брошенное вот так оружие, выданное под роспись — это почти что его утеря, а утеря оружия в роте — это серьёзная проблема для ротного.)

— Ну чо, не слышал? Отбой, боец…

Ещё один контрольный выстрел мне в мозг… Цыренов пытается бежать на своих гниющих ногах и на ходу раздеваться, задрочен он до безобразия, и по причине вымотанности его действия со стороны вызывают желание дать пиздюлей всем, кто его довёл до такого состояния.

Начало формирования ненависти к солдатскому беспределу. Это потом я насмотрюсь на подобных бесхребетных чучел. Многие сами виноваты в том, что с ними происходит. Мы с Воробьевым провожаем Цыренова глазами, потом я перевожу взгляд на Воробьёва и, глядя в упор на него, спрашиваю:

— Дембель по осени???

— Да.

— Не «да», а «так точно»… Воробьёв…вешайся.

Через пять минут я нахожу в сортире расстеленную газету, на которой всё приготовлено к кайфожорству… куча конопли и два котелка молока.

В моём подразделении наркоманы.

Последний гвоздь в крышку гроба Устава Вооруженных Сил Российской Федерации и лично Воробьёвской спокойной дембельской жизни.

Я не знаю, что бы было в этом сортире, так как Воробьёв был покрепче меня (гы, не богатырь я… это уж точно) и явно не трус, но тогда так распорядилась судьба, что я, пнув котелки с молоком и развернувшись в бешенстве на Воробьёва, который сразу прянул шага на два от меня — спружинился, зло оскалившись, тормознул на автомате от вопля дневального (балагура Замятина) — «Дежурный по роте, на выход!!».

Сработал курсантский стереотип «чужие в роте», я утрачиваю интерес к охуевшему Дежурному и перевожу взгляд на стену сортира (ежели её пробить, то увидел бы, кто вошёл в роту).

Воробьёв умнее. Ему никакие рамсы в болт не упирались, и он, воспользовавшись паузой и служебными обязанностями, сваливает из сортира, встречать таких своевременных (для нас обоих, в общем-то) гостей.

Я, естественно, как отдавший инициативу, иду вслед за ним. Глупо наводить уборку при чужих — и не вычистишься, и очередной раз убедишь соседа в том, что являешься обыкновенным засранцем.

На пороге роты стоит старлей… молодой, растерянно шарящий глазами по обстановке… на роже понимание, что что-то тут происходит не то, и вообще-то, по возможности, надо отсюда уёбывать.

(Ст. л-т Карамышлев — пиджак — за неплохие мозги и умение обращаться с компьютером взят зээншой (зам начальника штаба) — обычная бумажная крыса, которой противопоказано подходить к коллективу молодых и ебанутых на голову людей, даже имея слабую иллюзию власти над ними).

Воробьёв не играет в уставщину, а просто подходит к старлею…

— Тащ старшлеэннт, напугали, я-то думал, кого там… а это вы…

Старлей, не ощущая издёвки над своим жалким статусом, которым только что солдат прямо на его же глазах вытер жопу, увидев скалящегося Воробьёва, прямо расцвёл.

(Оно, конечно, проще всего — отдать жизнь солдат и власть над ними эдаким Воробьёвым… они вам улыбаются и делают вид, что уважают и слушаются… иллюзия правильности успокаивает настолько, что подобные офицеры бывают дико удивлены, почему такой вот Воробьёв в пьяном виде рубит им сразу в рог без разговоров, или творит над молодёжью ночью такое, что в Голливуде хрен когда выдумают… парадокс в том, что, даже получив в бубен… через неделю они опять будут полагаться на того же Воробьёва… Воробьёвы рулят…)

— Воробей, а где… — он замечает меня, — О!!.. — озабоченность вообще пропадает с лица. Передо мной молодой розовощёкий и добродушный малый, которому либо в народном ансамбле ложками стучать, либо на рекламу детского питания… мол, вона какими вырастаем… ага, но только не к солдатне и не в тюрьму.