Армада - [59]

Когда я наконец вышел наружу, он уже ждал меня.

15

Он стоял по стойке «смирно» всего в паре метров от меня, в той же форме, что и на мне. Мой отец, Ксавье Улисс Лайтман. Живой.

Улыбающийся.

Он улыбался мне – моей улыбкой на моем, только постаревшем, лице. Человек, который сейчас стоял передо мной, мог сойти за меня самого, который прибыл из будущего, чтобы предупредить меня же о грозящей нам обоим опасности.

Краем глаза я заметил, как Дебби проходит через бронированные двери в противоположной части ангара. Чен, Майло и Ворди уже ждали ее в тоннеле, вместе с незнакомым мне офицером ОАЗ с японским флагом на куртке. Вся группа глазела на нас через раскрытые двери, пока через секунду они не захлопнулись с грохотом, который эхом разлетелся по огромному ангару.

Я едва заметил, что они ушли. Я почти не понимал, где нахожусь, – все мое внимание было сосредоточено на отце. Призрак отца, не дававший мне покоя почти всю мою жизнь, теперь стоял передо мной, чудесным образом воскресший. Я вдруг понял, что смотрю на каплю пота у него на лбу, на то, как она катится по его щеке, словно все это доказывало то, что он действительно существует. Это напомнило мне сцену из первого фильма «Вспомнить все»; я знал фильм наизусть по кассете отца.

Я долго смотрел на него, а он – на меня. Его лицо мне было хорошо знакомо, и поэтому мне было легко заметить, что он пытается скрыть страх.

Отец был старше, чем я предполагал, – скорее всего, потому, что на фотографиях, которые я видел, ему было не больше девятнадцати. Кажется, я подсознательно надеялся, что он вообще не постареет, что ОАЗ заморозил его в карбоните или отправил в путешествие со скоростью света, чтобы сохранить его молодым для грядущей войны. Ничего подобного. Сейчас ему, наверное, тридцать семь лет, как и моей матери, но, в отличие от нее, он выглядел лет на десять старше своего возраста. Он по-прежнему был в великолепной физической форме, однако темные волосы уже немного поседели, а в углах глаз – таких же голубых, как и у меня, – отчетливо виднелись морщины. На лице отца, казалось, застыла усталая решимость; наверное, так же буду выглядеть я, если доживу до его возраста.

Я все еще размышлял об этом, как вдруг заметил, что он уже идет ко мне. Внезапно дистанция, разделявшая нас, исчезла, и он обнял меня.

Где-то в глубине моей груди прорвало плотину, и наружу хлынул поток чувств. Я уткнулся лицом ему в грудь, и это внезапно пробудило во мне давно спящее воспоминание о том, как отец держал меня точно так же, когда я был еще младенцем. Возможно, это было воспоминание о том, как он держал меня на руках в последний раз перед тем, как навсегда исчезнуть из моей жизни.

Нет, не навсегда, сказал я сам себе. До сих пор.

– Я так рад тебя видеть, Зак, – шепнул он дрожащим голосом. – Прости… прости за то, что я бросил тебя и твою мать. Я и не предполагал, что это затянется.

От каждого его слова мое сердце увеличивалось все сильнее, и мне показалось, что оно вот-вот лопнет. Одной лишь фразой отец сказал все, что я мечтал от него услышать, – тогда, когда еще позволял себе думать о том, что он жив. И я был слишком ошеломлен, чтобы ответить. Отчасти я еще был уверен в том, что это какой-то сон, что я проснусь сейчас, в самый неподходящий момент, если скажу или сделаю что-то не то.

Я снова попытался заговорить, сказать ему, что мечтал об этой минуте всю свою жизнь. Но мой голос пропал. Отец, похоже, решил, что затянувшаяся пауза – знак моего неодобрения. Он отпустил меня, отступил на шаг и стал вглядываться в мое лицо.

– Я восемнадцать лет ждал, чтобы сказать тебе это, Зак. Я миллион раз представлял, как это скажу. Надеюсь, у меня получилось. Надеюсь, я не облажался.

Мне вдруг захотелось, чтобы здесь была мать, чтобы она могла познакомить меня с этим незнакомцем, похожим на меня.

– Ты не облажался, – наконец произнес я еле слышно. Затем откашлялся и повторил: – Ты не облажался. Я тоже рад тебя видеть.

Отец с облегчением выдохнул.

– Я не был уверен в том, что ты это скажешь. У тебя есть полное право злиться на меня, и я знаю, что характер у тебя резкий, так что…

Он замолчал, увидев, что я уже не улыбаюсь. Затем поморщился и нахмурил брови – совсем как я, когда скажу то, о чем сразу жалею.

– Откуда тебе знать, какой у меня характер? – спросил я, и гнев в моем голосе стал расти, словно ртутный столбик термометра. Отец невольно рассмеялся от неожиданной иронии в моих словах, однако я ее не услышал и разозлился еще больше. Каким-то образом возбуждение и эйфория куда-то испарились. – Откуда тебе вообще что-то знать обо мне?

– Извини, Зак, но я твой новый командир. Я прочитал твое досье, составленное ОАЗ, и в нем информация о тебе из школы и из полиции.

– И, наверное, все заключения психологов.

Он кивнул.

– ОАЗ старается узнать о потенциальных рекрутах как можно больше.

Я кивнул.

– А в моем «досье рекрута» не говорилось о том, что мои проблемы с самоконтролем, возможно, связаны с трагической судьбой отца, который погиб во время взрыва на говнофабрике, когда мне было десять месяцев?

Этот вопрос, очевидно, причинил ему боль, но я не удержался от того, чтобы воткнуть нож поглубже.