Арлекин - [81]

Томас закрыл глаза. Шея болела, и боль отдавалась в спине и голове.

— Думаю, это герб моего отца, — сказал он, — но он никогда не говорил о своем происхождении. Я знаю, что он ненавидел своего отца. Я тоже своего недолюбливал, но ваши люди его убили, и я поклялся отомстить.

Мессир Гийом отвел глаз от окна.

— Ты в самом деле никогда не слышал про Вексиев?

— Никогда.

— Значит, тебе повезло. — Он встал. — Это дьявольские отродья, и ты, подозреваю, один из их щенков. Я бы убил тебя, парень, и испытал бы угрызений совести не больше, чем раздавив паука. Но ты был добр к моей дочери, и я благодарен тебе за это.

Ковыляя, он ушел, оставив Томаса в полном замешательстве.

* * *

Томас потихоньку выздоравливал. В саду мессира Гийома, затененном от солнца двумя деревьями айвы, он в тревоге дожидался ежедневного вердикта доктора Мордехая о цвете, консистенции, вкусе и запахе своей мочи. Лекарь как будто не обращал внимания, что чудовищно распухшая шея Томаса приходит в норму и что пациент снова может глотать хлеб и мясо. Значение имела только моча. Доктор заявлял, что нет лучшего способа поставить диагноз.

— Моча выдает все. Если она пахнет кисло, или темная, или на вкус отдает уксусом, или мутная, значит, пора принимать серьезные меры. Но чистая, светлая, сладко пахнущая моча вроде этой — самое худшее известие.

— Худшее? — обеспокоенно переспросил Томас.

— Она означает снижение оплаты врачу, милый мальчик.

Доктор пережил разграбление Кана, укрывшись в свинарнике поблизости.

— Англичане перерезали свиней, но упустили еврея. Однако они переломали все мои инструменты, разбросали все лекарства, перебили все склянки, кроме трех бутылей, и сожгли мой дом. Вот почему я вынужден жить здесь.

Его передернуло, как будто жизнь в доме мессира Гийома была невыносимой. Мордехай понюхал мочу Томаса, а потом, неуверенный в диагнозе, взял каплю на палец и, попробовав на вкус, проговорил:

— Прекрасно. К великому сожалению, прекрасно. — Он вылил содержимое бутыли на клумбу лаванды, где трудились пчелы. — Таким образом, я потерял все. И это после того, как наши власти заверили нас, что городу ничего не угрожает!

Сначала, рассказал Томасу Мордехай, командиры гарнизона решили защищать лишь окруженный стенами город и крепость. Но на стенах они нуждались в помощи горожан, а те настаивали на защите Иль-Сен-Жана, поскольку там находились все их богатства. Поэтому в последнюю минуту гарнизон потянулся через мост, что и привело к катастрофе.

— Болваны, — презрительно сказал Мордехай. — Доблестные болваны. Болваны.

Томас и Мордехай жили в доме мессира Гийома, а сам рыцарь отправился набирать новых солдат в свое поместье в Эвеке, находившееся милях в тридцати к югу от Кана.

— С раной в ноге или нет, он все равно будет сражаться дальше, — говорил Мордехай.

— А что он сделает со мной?

— Ничего, — уверенно ответил доктор. — Ты ему нравишься, несмотря на его угрозы. Ты спас Элеонору, ведь так? Он всегда любил ее. Жена не любила, а он любит.

— А что стало с его женой?

— Умерла, — ответил Мордехай. — Просто умерла.

Томас уже мог должным образом есть, и его силы быстро возвращались, так что он гулял с Элеонорой по Иль-Сен-Жану. Казалось, что по острову прокатилась чума. Более половины домов были пусты, и даже те, где кто-то жил, несли следы разорения. Отсутствовали ставни, двери были разбиты, а в лавках не торговали никакими товарами. Кое-кто из крестьян продавал с повозок бобы, горох и сыр, мальчишки предлагали только что выловленных в реке окуней, но голодные дни продолжались. Было неспокойно: выжившие боялись, что ненавистные англичане могут вернуться, и в городе все еще витал тошнотворный запах трупов из рек, на берегах которых жирели чайки, крысы и собаки.

Элеонора терпеть не могла гулять по городу, предпочитая выходить в южные предместья, в поля переспелой ржи, пшеницы и ячменя, к ручьям, где над водяными лилиями летали голубые стрекозы.

— Люблю время сбора урожая, — говорила она Томасу. — Мы обычно выходили на поля помогать крестьянам.

В этом году урожая не ожидалось. Некому было жать зерно, колосья опустошались овсянками, а за остатки дрались голуби.

— После сбора урожая обычно устраивали праздник, — задумчиво проговорила Элеонора.

— У нас тоже был праздник, — сказал Томас, — и мы обычно вешали в церкви зерновых кукол.

— Зерновых кукол?

Он сделал из соломы куколку.

— Мы вешали тринадцать над алтарем — одну для Христа и по одной для апостолов.

Он сорвал несколько васильков и протянул Элеоноре. Девушка вплела их в волосы. Волосы у нее были очень светлые, как залитое солнцем золото.

Они говорили без умолку, и однажды Томас снова спросил ее про копье; на этот раз Элеонора кивнула.

— Я соврала тебе, — сказала она, — потому что оно у него было, но его похитили.

— Кто похитил?

Она дотронулась до своего лица.

— Тот человек, который лишил его глаза.

— Вексий?

Девушка серьезно кивнула.

— Думаю, да. Но копье было не здесь, оно хранилось в Эвеке. Там его настоящий дом. Дом в Кане ему достался после женитьбы.

— Расскажи мне про Вексиев, — попросил Томас.

— Я ничего о них не знаю, — ответила Элеонора, и он ей поверил.