Аркашины враки - [20]

– Пан инженер, что за пенкна панёнка у тебе крутится?

– Племянница, студентка, – без энтузиазма отозвался Аркаша. – Допуска в цех дожидалась. Сегодня как раз дождалась.

– И в какой цех? Не ко мне ли, не в шестой?

Маленький Стасик Пуговица ласково заглядывал мне в лицо снизу. Толстые стекла его очков сияли.

– Нет, в четырнадцатый, – ответила я. Стасик огорчился, посмотрел на Аркашу:

– К этому жлобу, к Валере-Холере? – и снова повернулся ко мне. – Деточка, не ходи туда. Там железнодорожный тупичок, туда всю гадость мира свозят и хлор в емкости перекачивают.

– Ну не к Холере же она, а в цех пойдет, аппаратчиком, сразу четвертый разряд получит… – Аркаша оправдывался, да вдруг и рассердился: – А куда идти, Стасик? К тебе в подземку?! Ты там сидишь как крот, благо все равно ни черта не видишь! Или в пятьдесят первый?

– Только не туда, – спокойно возразил старпом с «Вильгельма Пика». – В нём – ТТ, один раз ухнет – и амба.

– Что такое ТТ, – спросила я у Аркаши.

– Твердое топливо, – ответил мой дядька. – А ЖТ – жидкое топливо. Но ты про это забудь. Поняла? – Аркаша посмотрел на меня серьезно. Оглядел свою гвардию и стал еще мрачнее. – То-то и оно, мы с Марусей всё перебрали. – Он достал из-под верстака большую, ноль семьдесят пять, бутылку «Столичной». – Хрен редьки не слаще.

– При детях не выражаться, – сказал большой толстый человек, повернувший голову от окна на звон стаканов и кружек.

– Пан нарком Цурюпа! – обратился Стасик Пуговица к этому большому человеку. – Возьмите панночку к себе, в ваш культурный цех.

Ответа не последовало. Большой подошел к верстаку и сел на стул Аркаши. Из-за пазухи он достал два здоровых многослойных пакета, слепленных из чертежной кальки. В них были упакованы жареные мятые пирожки – в один, в другой – такие же мятые зеленый лук и соленые огурцы. Устроив все это на столе, он обратился ко мне:

– На кого учитесь?

– На географа! – за меня ответил Аркаша.

– Жаль. Если б химия или физика… Чертить умеете? – снова спросил он.

– Не знаю, – ответила я. – Кажется, нет. По черчению в школе была четверка.

– А какие языки знаете?

– Немецкий. Не очень.

Нарком явно перестал мною интересоваться, взял стакан и произнес:

– Ну, мазилы, вмажем по маленькой.

Художники-оформители сдвинулись вокруг стола, а я со своей торбой отправилась домой – к маме, потом на учебу.

Господин 420

На следующий день мне не надо было приезжать в з/у – новая девочка уже заступила на место уборщицы первого этажа. Можно было спать хоть до полудня, переписывать лекции и разговаривать с мамой до самого вечера, до отъезда в институт на шестичасовой электричке. Было можно. Но я подозревала, что мой дядька будет меня ждать. Приехала позже обычного, и он действительно обрадовался. Вытряхнул из заварочного чайника спитой чай, заварил свежий, налил в мою чашку и стал смотреть, как я пью. Наконец спросил:

– Ну, что делать будем? Рассказать тебе, разве, о моем позоре?..

Я молчала, раздумывая. Да, мне было интересно, но я и опасалась. Кто его знает, что у него за неприличная история, может, ее и не следует слушать.

– Да ладно, не бойся, краснеть не заставлю… – ободрил меня Аркаша и начал.

ИСТОРИЯ РАЗВЕДЧИКА-ПАРАШЮТИСТА.

– Мы в прошлый раз остановились на разведшколе в Караганде. Да. Жизнь моя уж поменялась так поменялась. Дым из ушей пошел. Кормили, правда, хорошо. Но не до еды стало. Ведь когда поешь по-человечески, то и поспать по-человечески тянет, жирок завести – запас прочности. Какой там жирок! Секунды свободной не давали. И так мне спать всё время хотелось, что над супом ложку ронял и засыпал… Однако не били, в карцер не сажали, только орали и стул из-под задницы выбивали. И – учили… по шестнадцать часов в день. Всему на свете учили. От рукопашного боя до азбуки Морзе. И грамоте обыкновенной русской, и языку, причем не немецкому, а английскому. И знаешь, студентка, я ведь довольно скоро не хуже всех стал. Разбуди меня тогда среди ночи наш ротный – отбарабанил бы все заданное… да и уснул бы на последнем слове. Мозг до предела дошел. Стал я жилистый, подсох, как деревянное полешко. Нос заострился да и вырос, так что я его постоянно видел. Маячил перед глазами. Надоел. Стал твой Аркаша чистый Буратино. Фотографий нет, посмеялись бы с тобой. Какие там фотографии. В той моей Караганде сам я и всё моё – даже нос – были под страшным секретом. И весь целиком мой фотоархив в секретную папку забрали, вместе с разрисованными валенками и фотографиями папы с мамой.

К концу года я кое-чему научился. Вроде прочно. А чему-то не научился вовсе – к примеру, борьбе самбо и стрельбе по мишеням, особенно движущимся. Не осилил. Но взамен природные способности проявил. Карты расположения войск противника с одного взгляда запоминал и мог в точности по памяти нарисовать. Освоил подделывание почерка и всех документов. Фототехнику шпионскую принял на вооружение лучше всех прочих курсантов. Все мои, понимаешь, дурацкие познания и неведомые способности повылазили и в дело пошли. Даже шулером стал неплохим, так что легко смог бы у зэков гармонь мою отыграть, попадись они мне…

Весь год и все знойное лето жил без каникул и увольнений, как в обмороке. Пришла осень, и начался новый научный предмет: парашютоведение. Сначала теорией нас напичкали, потом складывать парашюты учили, я их штук десять уложил на «хорошо» и «отлично». И начали мы прыгать, но сначала без парашюта – с двух метров, потом с трех, и все выше да выше. Потом нас то ли на башню загнали, то ли на минарет. Далеко в степи древняя столица ханства была, и с башни ханская дочь якобы прыгнула. Не знаю, но готов верить. Поднялся я туда, пристегнули ко мне парашютик, как в парке культуры и отдыха, и скомандовали: «Прыгай!» Прыгнуть-то я прыгнул… Но приземлился неловко, вывихнул лодыжку. И в больничку попал дня на три.