Арифметика войны - [4]

Лагерник-новобранец бежал, размахивая руками, не в силах кричать, как сомнамбула, дневной лунатик (то ли принимающий солнце за луну, то ли чувствующий ее притяжение постоянно). Хотя, может, все проще: сработал хитрый инстинкт выживания: наешься сам – зови товарища, если он еще жив. Надо: во-первых, убедиться, что это не мираж, во-вторых, успеть. Потому что любому идиоту понятно: сейчасначнется.

Продавец с лицом-дыней высунулся в окно, с некоторым любопытством рассматривая новобранца, готовящегося к специальной миссии на Востоке, – спецназовца, одним словом, зачуханного и безумного. Спецназовец ничего не мог сказать, то ли забыл язык ввиду усиленного изучения языка будущих пленных, то ли горло спазмы перехватили от нахлынувших воспоминаний о булочной в доме через дорогу. Продавец ждал и глядел мудро. А спартанец-спецназовец рылся за пазухой, выворачивал карманы, но из них сыпалась только труха какая-то… Вдруг – сообразил и молниеносным – поистине спецназовским – движением ослабил брючный ремень, отвернул пояс и вырвал носовой платок, пришпиленный булавкой. Продавец Дурды смотрел. Шофер Садык ждал. Солдат выхватил из платка деньги. Кому непонятен этот язык? это – суперэсперанто, щелкни пальцами, покажи денежку. Зачем зря говорить? Мудр был спецназовец, альфа-омега забот и надежд родины, мудр и осторожен: у остальных спартанцев – зверский слух.

Но заговорил продавец Дурды. Э, уважаемый, чиво хочищ? Чего-нибудь, прохрипело в ответ. Продавец обернулся к шоферу. Э, Садык, у нас там чиво-то осталось-нет? Не знаю, мелочь какая, ответил безжалостно шофер. Откроем-нет парню? Не знаю, да? – ответил шофер. Продавец пощелкал языком, покачал головой, спустился с небес по ступеньке и распахнул двери.

У солдата в глазах помутилось, он почувствовал себя падишахом Альфой-ибн-Омегой: в АФТОЛАВКЕ было ВСЁ:

Слипшиеся конфеты, подушечки.

Печенье «Шахматное» и «Юбилейное».

Вафли «Снежинка» и «Кофейные».

Лимонад.

Хлеб.

Селедка в бочке.

Солдат-падишах принялся рассовывать печенье, вафли, подушечки в карманы. Халиф Дурды все взвешивал на глазок. Альфа-ибн-Омега прикупил буханку черного хлеба, сверху ржавую селедку… две селедки!

Сзади – нарастало: шум бегущего с гор стада, поток камней и копыт.

Сдачи не надо! – выдохнул он и рванул прочь, кинулся в степь.

АФТОЛАВКА закачалась, будто началось землетрясение, и халиф-на-час, набивший карманы клетчатой рубашки и брюк солдатским прахом, несколько оторопел, и бледность выступила на его прокоптелой шкуре лица. Елесеевский магазин в степи затрещал, даром что обшит был железом. Самые тренированные – или самые ненасытные – спецназовцы проделывали коронный трюк: взбегали по спинам прямо в чрево этой кибитки, одной рукой суя директору гастронома на колесах деньги, а другой нахватывая печенья, нагребая липких подушечек, пробрасывая ароматную селедку над головами очумелых триста-спартанцев. А сзади уже вовсю орудовали кулаками, ногами и бляхами подручные прапорщика Белокурова.

Пыль и вопль стояли над автолавкой.

И Дурды-торговец не выдержал, крикнул: э, Садык! Гони!.. И АФТОЛАВКА покатила, хлопая дверями, роняя печенье в рассоле, подушечки, фантики, рыб… Ничего не жаль Дурды! Но ведь могли развалить магазин спецназовцы. А ему в один момент даже захотелось все просто так отдать, остатки подушечек и хлеб с чешуей – этим, в сущности, братьям по классу. Но в последнюю секунду Дурды воздержался. Кто знает, что остановило его, а? Никто не знает, кроме самого Дурды. Тут можно только строить предположения. А так ли он интересен, этот друг степей и гор Туркестана? Ну, приехал он домой, вывалил смятые и липкие рубли, трешки, червонцы на стол, схватил тетрадный лист, накладную, взял счеты (калькуляторы в те баснословные времена были еще недостаточно доступны и удобны – величиной с холодильник «ЗИЛ») и давай щелкать-стучать, черкать, сверяясь с накладной, разглядывая дензнаки; а шофер Садык в это время спокойно курил в холодке, зная, Дурды не обманет, ну, если только на чуть-чуть, э, все равно не усечешь, да? И все одно он, Садык, свое доберет, да? Бензином или запчастями или повезет в горы уголь, шпалы от братана на железной дороге. Да мало ли возможностей заработать богатырю на АФТОФУРГОНЕ? Это как все равно быть уважаемым человеком, владельцем табунка скакунков, а? Скачи за сайгаком, бараном. У сайгака мясо – мм! Зови друзей с вином, косяком, а? Ай, хорошо! Танцуй! Э? Где музыка? У! Где «Ялла»? А! Учкудук – три колодца! Или Алла: про айсберг. Чиво такое? Гора снега! Глядь: он и впрямь плывет, белый, могучий, сверкает гранями, целая крепость прет по трескучим огнедышащим пескам Каракумов!

…Само собой, все ждали окончания этой науки побеждать. Многие мечтали как-нибудь попасть в дивизионный городок внизу, там хотя бы кормили, там были ларьки, где можно купить печенья, конфет. Или хотя бы избавиться от Белокурова с братией. И мечтания их кто-то услышал.

2

Лучники Востока напружинили луки, пустили стрелы – и спартанцы один за другим стали выбывать из строя. Почти весь лагерь переместился в санчасть. Срочно пришлось надстраивать два яруса коек, получились трехэтажные квартиры. Отличная разминка для спартанца: только он лег под потолком, засиженным мухами, как недуг, закрутившийся жгутом в животе, внезапно начинал раскручиваться, и солдат, мокрый от внутреннего огня и углекислой среды за тридцать пять градусов по Цельсию, враскорячку сползал по спинкам коек и, содрогаясь, как роженица, семенил в гальюн – а там все дыры заняты, что делать, жгут расплавленной магмой промчался уже по лабиринтам кишок – только успеть сдернуть кальсоны. А медбрат – медведь гималайский ему брат – тут как тут: получи затрещину и чисти-отдраивай цементный пол и уделанные чуть ли не до потолка стены. Не все спартанцы успевали даже спуститься с третьего яруса.