Ариадна - [16]

Но не только афинян Минос выставил напоказ. На самом видном месте, прямо у главного стола, за которым разместилась моя семья, скромно сидел Дедал. Годы отпечатались на его лице – гораздо больше прожитых им, а волосы побелели, хоть был он еще не стар. Творения Дедала, рассеянные по Кноссу, утверждали господство Миноса: искусностью Дедал превосходил всех мастеров мира, а принадлежал он Криту. Но самое известное его творение мало кто видел – афинским заложникам представится редкий случай не только увидеть, но и обежать его запутанные ходы, и, может быть, они почтут это за честь. А может, и нет. Там так темно, что вряд ли можно как следует разглядеть все его чудеса, а когда поблизости яростно ревет взбесившееся чудовище, готовое разорвать тебя на куски, тут уж не до восхищения, какое мог бы, наверное, вызвать Лабиринт при иных обстоятельствах. Бремя этого знания давило Дедалу на плечи, отчего он и ходил теперь всегда сутулый. Совсем не тот статный и по-отечески добрый изобретатель, что прибыл в моем детстве на Крит совершенствовать свое мастерство. И теперь овладел им вполне, но покинуть остров не мог, хоть и не был закован в цепи, ведь Минос желал держать при себе тайны Лабиринта.

Но не за Дедалом наблюдала я на том пиру. Глаз не могла оторвать от афинян, от одного в особенности.

Интересно, знали герои, о которых в тот вечер пел сказитель, кем станут, еще до своих побед? Ощущали в то поворотное мгновение, когда одним решением меняется грядущее, как сама судьба рассекает воздух крыльями, озаряя все вокруг? Или вслепую шли вперед, не ведая, что близится переломный миг, когда общая судьба совершает поворот и куются отдельные судьбы? Не знаю, что я почувствовала, впервые встретившись глазами с Тесеем. Любопытство, пожалуй. Он единственный из заложников держал спину прямо, выдвинув нижнюю челюсть вперед, и не дрожал предательски, и не плакал. Мой взгляд он удерживал с невозмутимой дерзостью, будто я и не царевна вовсе, а он – не жертвоприношение. Я не придала этому особого значения, но, оторвав глаза от Тесея, обнаружила, что мир вокруг иной – казалось, он распался на части, сместился, а потом вновь обрел форму – прежнюю, да не совсем. Будто я, наблюдая за водопадом, вдруг очнулась и поняла, что вода, омывающая скалу, меняется все время и той же самой не будет уже никогда.

Глава 5

– Думаешь, он сражаться решил? – лениво протянул Кинир, голос его погустел от вина и предвкушения.

Я метнула в него испепеляющий взгляд. Может, надеялась отпугнуть, заставить призадуматься, не зря ли он договорился с Миносом, что погрузит меня на корабль, а взамен оставит гору медных слитков? Глупа я была, если так, – подобных Киниру равнодушие лишь раззадоривает, а неприкрытое отвращение распаляет.

– Кто? – сказала я как можно ледянее.

– Царевич. Герой! – рассмеялся Кинир, но веселье его сочилось злобным ядом. – Не хнычет, как остальные. Может, думает Минотавра голыми руками побороть?

После этих слов по длинным скамьям прокатилось веселое оживление.

Этот великий афинянин, герой, о котором сложат столько легенд, и правда выделялся среди прочих мужчин, Он был выше, шире в плечах, красивей, конечно, и не просто царской осанкой отличался, но уверенной силой леопарда, готового к прыжку. Он вдохновит певцов и сказителей, его имя и на краю света услышат. В самом ли деле я видела это уже тогда? Или меня просто восхитили мускулистая грудь, густые волосы, сверкающие глаза, и я засмотрелась на него, ведь и любая засмотрелась бы? Слышала ли я, как вращаются зубчатые колеса судьбы, как скользит челнок в руках мойры или это просто колотилось мое взволнованное сердце? И не только мое, конечно: оторвав наконец взгляд от Тесея, я увидела, что младшая сестренка тоже смотрит на него зачарованно. Федра сидела, упершись локтями в стол, мечтательно склонив головку набок, в ее огромных голубых глазах светились страсть и нежность.

Но, кажется, царевич смотрел не на нее. Не желая выглядеть, подобно Федре, безнадежно влюбленной дурочкой, я приказала себе не глазеть на Тесея, но была уверена, что чувствую спиной тепло его взгляда, и чувство это происходит не от тщеславия или веры в лучшее.

Однако не только Тесей не сводил с меня глаз. Подняв голову, я перехватила проницательный взгляд Дедала, поняла, что он заметил пробежавшую между мной и царевичем искру, и залилась румянцем. Поежилась – хоть смотрел он по-доброму, мне вдруг стало неуютно. Теперь уж я не знала, куда глаза девать на этом бесконечном пиру. И чтобы защититься хоть как-то, зашипела на младшую сестру.

– Федра! Закрой рот, а то муха влетит.

Сказала слишком уж покровительственно и властно, но сестра только глаза закатила и быстро, пока никто не видел, показала мне язык. Я рассмеялась. Однако улыбка моя лишь скрывала неистовство мыслей – испуганно и оттого сумбурно метались они по лабиринтам сознания, из одного тупика в другой. Неужели семерых юношей и семерых девушек, почти детей еще, и правда бросят в подземелье через каких-нибудь несколько часов? Бросят, я знала, но в голове это не укладывалось. Неодолимый ужас захлестывал, стоило только вообразить вопли во мраке пустынных, узких и кривых проходов, гнилостный дух безысходности и жуткий, сотрясающий землю топот копыт чудовища, рыщущего в поисках нежной, уязвимой плоти. Невыносимо, но может ли быть иначе?