Архив - [13]

Колесников вздохнул и бросил взгляд в сторону малой трапезной. Может, начать с фондов Врачебно-полицейского комитета, он как раз рядом с трапезной? Нет, не станет он менять маршрут. Вначале вернет дела Фармакологического общества.

Привычно уложив на согнутую в локте левую руку несколько толстых папок, Колесников направился к стеллажам фонда. Поднялся по скрипящей деревянной лесенке, повернул направо, боком протиснулся в узкий просвет, притирая спиной кожаные корешки пухлых папок. Дальше, за поворотом, будет попросторней, надо только голову пригнуть, а то стукнешься о притолоку. Когда Колесников заглядывал сюда в последний раз? Кажется, в прошлом месяце. Можно и запамятовать, где эта чертова притолока. Набьет снова шишку — вспомнит.

Несмотря на то, что все бывшие жизни в архиве казались Евгению Колесникову единым конгломератом, лишенным границ, он все же различал их по запахам. Сгоняя спиной пыль с томов департамента герольдии, он улавливал чуть кисловатый с горчинкой запах старинной кожи. Или пряный запах ладана, который источали метрические книги… Напридумывал какие-то запахи, сердился на себя Колесников, запах один — стоялого воздуха, насыщенного бумажной пылью. Однажды, действительно, его поразил запах. Из раскрытого дела выпали засушенные лепестки. Красивыми круглыми буквами извещалось, что Настенька Инсарова приглашает Сережу Воронцова к себе — на вечер, имеющий место быть в доме ее тетушки. С шампанским, танцами и пением. И к посланию своему нежному Настенька приложила цветок. То ли фантазия Колесникова вообразила этот запах, то ли на самом деле он сохранился каким-то чудом… А вот Колесникова никогда не приглашали на вечер, «имеющий место быть у тетушки». С шампанским, пением и танцами… Что касается самих вечеринок, то они, считай, устраивались каждодневно, у его тетки Шуры, сестры покойной матери. И шампанское было, и пение, и танцы. Но, как правило, заканчивались приходом участкового, согласно жалобам соседей. Так что не тот был бал… Разменять бы, к черту, квартиру, думал Колесников, так ведь каким-то образом оказалось, что тетка числилась ответственной съемщицей. И все зависело от нее… Вот какие мысли тогда навеял Евгению Колесникову запах засушенных лепестков, что выпали из случайного дела.

Миновав десятка два стеллажей, Колесников вышел к фонду Фармакологического общества. Белые хвосты «заместителей» свисали с полок, подобно флагам капитуляции. Их было семь, по числу изъятых дел. Обычно Колесников начинал подкладку с нижних полок, там почему-то нередко попадалось местечко, чтобы сложить бумажную поклажу, расправить замлевшую руку.

Он присел на корточки. В эту минуту, когда оборвался ритм шагов и тишина, подобно воде, обволокла тело, проникла в уши, ноздри, тяжестью придавила глаза, — а Колесников всегда поражался физическому ощущению тишины, — в эту минуту его охватило сильное чувство слияния с давно ушедшими жизнями, что заполняли чрево хранилища. Он любил эти ощущения. Но сегодня беспокойство мешало ему полностью проникнуться пьянящим состоянием. Ему показалось, что тишина эта не вся его, что кто-то в хранилище есть… Он повертел головой, всматриваясь в уходящую щель коридора.

— Эй! — крикнул Колесников. — Шурочка! Александра Михайловна! — позвал он Шуру Портнову, которая часом раньше отправилась в хранилище, но должна была работать этажом ниже. Кто есть?

— Я есть, — через неуверенную паузу последовал ответ.

— Кто это я? — тревожно повторил Колесников и поднялся.

— Я, Хомяков, — ответил голос. — Новый работник.

— А где вы там?

— Не знаю. Стою вот.

— Интересно, интересно, — недоумевал Колесников. — А что рядом с вами? Какой номер фонда?

— Какой там еще фонд? — ответил голос, точно из лесной чащи.

— Ну, на стеллаже что написано? Какая цифра?

— Сейчас… Семьдесят два вроде.

— Стойте на месте, я подойду.

Колесников по-быстрому раскидал по местам принесенные дела, запихал листочки заместителей в карман синего халата и направился к семидесятым фондам. Кого это сюда занесло? Семидесятые фонды. Кажется, там размещались указы губернского правления казенной палаты.

— Вы еще стоите? — Колесников быстрым шагом миновал переход.

— Стою. Куда ж я денусь?

Мужчина, улыбаясь, смотрел на спускающегося по лестнице Колесникова. Он протянул навстречу пухлую белую ладонь. Рукав его серого пиджака был помечен какими-то пятнами, края манжет мочалились.

— Гляди-ка, заблудился, — удивлялся мужчина. — Точно Иван Сусанин, честное слово… Хомяков, Ефим Степанович.

Колесников нехотя пожал ладонь, продолжая хмуриться и подозрительно оглядывать незнакомца.

— Да свой, свой, — суетливо радовался Хомяков. — Директор послал меня к заведующей отделом. А той на месте не оказалось. Искал ее, искал и, пожалуйста, заблудился.

— Вы что, на лифте поднялись? — допытывался Колесников.

— Почему? Лестницей взобрался… Интересно, понимаете. Первый раз в таком лесу.

Колесников стоял, раздумывая, что делать. Конечно, ничего тут особенного не было — ну, полюбопытствовал человек…

— Кем же вас взяли в архив?

— Пока рабочим, дела возить из хранилища в читальный зал. Там разберемся… Ха! Ну и ну, — засмеялся Хомяков. — Слышали анекдот? Последние слова Ивана Сусанина? «Эх, едри на копейку… Кажется, и впрямь заблудился!» — продолжал смеяться Хомяков.