Архитектор и монах - [17]

Следователь тоже был другой. Он спросил:

– Вы признаете, что вели антигосударственную агитацию?

Я, разумеется, ответил:

– Нет, не признаю.

И далее:

– Вам известно, что на вас был направлен донос?

– Да, мне об этом говорил следователь.

– Донос признан заведомо ложным, подозрение с вас снято.

– Я рад, что следствие установило истину. Меня выпустят на свободу?

– Разумеется. Вас проводят. Вещи получите на складе. Вот квитанция.

– Благодарю вас, господин лейтенант.

– Можете называть меня товарищем.

– Спасибо, товарищ лейтенант.

– Разъясняю. Вы имеете право подать иск против доносчика. Хотите?

– Я его прощаю. Я полагаю, что он скорее жертва.

– Вот как?

– Его затянула общая атмосфера подозрительности.

– Как-как?

Я поднял глаза к портрету нового министра госбезопасности и сказал:

– Атмосфера излишней, чрезмерной, вредной подозрительности, которую насаждал бывший министр, оказавшийся врагом партии и народа.

– Верно. Вы благородный и политически зрелый человек.

Он встал из-за стола.

– До свидания, товарищ лейтенант, – сказал я.

– Прощайте, товарищ Гитлер, – он усмехнулся и четко выговорил: – Прощайте. Именно так. Вы тоже должны сказать мне вот это самое слово, – я молчал растерянно. – Ну, скажите же! Такая примета.

Потом я узнал – работники похоронных служб и сотрудники госбезопасности никогда не говорят “до свидания”. Они всегда говорят “прощайте”. Именно так. Из хорошего отношения к своим клиентам. И в самом деле, зачем человеку желать нового свидания с гробовщиком или следователем тайной полиции?

– Прощайте, товарищ лейтенант, – сказал я.

После этого разговора я почувствовал себя физически грязным. Вроде бы я ничего такого особенно подлого не сказал. Ну, про “врага партии и народа”. Во внутренних самооправданиях это могло сойти за цитату из газетной статьи. Лейтенант был приятным человеком. Но все равно. Гадость. Липкая, потная, пугливая гадость. Хотелось вымыться с мылом, с головы до ног.

Весело насвистывая, я поднялся на свой третий этаж. Дверь в мою квартиру была опечатана. То есть заклеена неширокой бумажной лентой с печатью. Ключи у меня были в кармане. Я сорвал эту бумажку, отпер дверь, вошел в квартиру, разделся догола прямо в прихожей и пошел в ванную.

Воды не было. Текла жалкая струйка, потом и она перестала. Кап-кап-кап.

Я набрал эти капли в ладонь и смыл пот со лба. Протер подмышки. Постарался намочить – вернее, слегка увлажнить – полотенце. Прошло минут пять. Полотенце стало немножко сырым. Обтер этим полотенцем все тело. Стало чуточку легче.

Пока рабочий день не кончился, я пошел в квартирное бюро.

Я знал, что в этом бюро были страшно злы на меня, а также на полицию безопасности, потому что за эти полгода они не имели права ни сдавать квартиру, ни требовать с меня денег. Таковы правила. Ведь я не был осужден, я был просто “изъят полицией безопасности” – такое письмо они получили. Изъят, и все тут. Полиция безопасности не любит говорить лишнего. И болтунов тоже не любит. “Изъят” – какое хорошее слово.

Все это мне рассказал помощник товарища лейтенанта, который провожал меня на склад и искал мешок с моими вещами. Он сказал: “В бюро будут на вас шипеть и ворчать, но вы наплюйте”.

Так оно и оказалось.

Две дамочки-чиновницы из квартирного бюро сначала шипели на меня, а потом принялись ругать власть и особенно полицию безопасности: “Делать им нечего, стукачи проклятые, совсем довели до ручки”. Они объяснили мне, что получают зарплату из денег, которые вносят квартиросъемщики. На всякий случай я хмыкнул вроде бы сочувственно, но разговора не поддержал. Они покосились на меня и замолчали. Одна была в юбочке с разрезами, коротко стриженная, с белой крашеной челкой, ей было хорошо за тридцать, может быть, даже ближе к сорока, но готов спорить, что подруги ей говорили: ах, тебе не дашь больше двадцати пяти! – и она была счастлива это слышать три раза в день. Вторая была с седой завивкой, в синем почти мужском пиджаке с большой брошкой в виде попугая. “Справку!” – сказала старшая.

Я показал им справку. Никаких сантиментов типа “освобожден ввиду отсутствия состава преступления”. Просто: “Настоящим подтверждается, что гражданин Адольф Гитлер с 3 марта 1938 года более не находится в распоряжении Государственной Службы Безопасности”. Умели они нагонять туманный ужас такими вот мелкими штришками.

“Вы знаете, в квартире нет воды”, – сказал я. “Что? Вы уже были в квартире? – строго сказала старшая. – Надо было прийти к нам, мы бы позвонили в полицию безопасности, и все втроем – полицейский, я и вы – мы бы распечатали квартиру. Таковы правила!” – “И что теперь?” – “Теперь уже делать нечего! – младшая смотрела на меня глазками-звездочками: кукольные голубые кружочки посреди растопыренных ресничек. – Придется вас простить. Распишитесь вот тут. И вот тут. Вот корешок квитанции, это вам. А вы правда архитектор из Вены?” Откуда она это знает? Да очень просто, увидела в договоре найма, вот он перед ней. “Правда, барышня, правда” – “Ой, как приятно, когда тебя называют барышней! Это так по-венски, так по-австрийски, просто прелесть! А то мы тут все товарищи, товарищи, товарищи! Правда, товарищ Браун?”