Архангельские рассказы - [22]

И приснился мне кошмарный, длинный, явственный, с ужасными подробностями сон: я у Володи в квартире собираюсь к отъезду в Архангельск, но, опаздывая, не могу собрать вещи, найти чемодан, документы, билеты на поезд, одежду. Поиски мучительны на фоне нехватки времени. Наконец, садимся в машину, едем, через минуту двигатель машины глохнет, мы хватаем вещи и бежим пешком, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, ноги вязнут в снегу. Вдруг яркая вспышка над рельсами окончательно закрыла от меня поезд, в лицо толкнула горячая волна воздуха, тугой звук взрыва заполнил уши. И тут спасительная мысль прорвалась сквозь пелену кошмарного сна: «Здесь нет вокзала, нет железной дороги, значит, значит, значит, я сплю» — как гора с плеч свалилась. Я открыл глаза и окончательно проснулся. Рядом спал Володя. Я разбудил его, говоря, что надо ехать, — у меня сегодня дневной самолёт. Разожгли костёр, согрели чайник, выпили по стопке, по второй — и мой ночной кошмар стал отходить в сторону, но внутреннее беспокойство не давало расслабиться.

«Ты сможешь устроить меня на грузовой рейс завтра? — спросил я. — Что-то не хочется суетиться, спешить на свой рейс». «Конечно смогу», — не задумываясь ответил друг, успокоительно похлопав меня по плечу. Выпив по последней, мы расслабленно сидели у костра. Сонные, помятые спутники вылезли из машин и присоединились к нам. Я извинился и пошёл на лунку смаковать, как оказалось, последние поклёвки на Печоре.

На другой день рано утром мы были уже в аэропорту и окончательно договорились о моём полёте на грузовом рейсе до Архангельска. За полчаса до отлёта к нам подошёл наш приятель в лётной фуражке, руководивший отправкой рейса, и растерянно сообщил, что самолёт, на котором я не полетел, упал на подлёте к аэропорту Талаги и взорвался.

Часть 2 ПРИВЕТ ИЗ МОЛОДОСТИ

Боксёр и Боксёр

Ему было тринадцать лет, и был он сыном генерала авиации. Вот уже несколько месяцев его семья жила на первом этаже недавно построенного, окрашенного в жёлтый цвет кирпичного дома, в трёхкомнатной, шикарной по тем временам квартире. На восстановлении города, на стройках работало много пленных немцев, и мы с ребятами часто общались с ними, выменивая у них на медяки, на хлеб, на сахар разные поделки: деревянные игрушки, рогатки, свистульки и прочую дребедень, которую немецкие умельцы мастерили своими руками на продажу. Удивительно, но никакой злости, мстительной неприязни мы к ним не испытывали, хотя кровавая война закончилась всего несколько лет назад и город ещё был полон развалин домов и строений. Вдоль лесных дорог можно было видеть остатки сгоревших танков, автомашин, орудий и самолётов. При сборе грибов и ягод в лесу иногда попадались и разложившиеся трупы, пробитые каски, сапёрные лопатки, боеприпасы, гильзы, котелки, ржавая военная рухлядь — печальные следы прошедшей войны.

Через дорогу от нашего дома, огороженные глухим забором, были расположены развалины пятиэтажного дома из красного кирпича. Участок зарос бурьяном, лопухами, молодыми побегами ивы. Для нас это был тайный клуб, место для встреч и запрещённых игр, выяснения отношений. Изоляция от мира взрослых придавала этому месту оттенок таинственности и скрытой опасности. Обугленные остатки здания служили фантастическими декорациями нашего детства и вместе с тем каждодневной, обыденной реальностью:

— Куда пошли?

— В развалины.

— Где сегодня встречаемся?

— В развалинах.

— Где его искать?

— В развалинах.

— Где будем драться?

— В развалинах.

В дворовую компанию мальчишек Генка так и не успел влиться. Нас разделяли его подчёркнутая самостоятельность и независимость, и, конечно, мы не могли принять его внешнюю броскость и необычность. Одевался Генка в шикарные, на молниях, иностранные куртки, носил узкие брючки, невиданные пёстрые носки, коричневые сияющие ботинки на толстой светло-жёлтой подошве. Всё у него было ненашенское: яркое, красивое и необычное. Особенно поражали его бледное лицо, тёмно-рыжие, зачёсанные назад длинные волосы, пружинистая походка, сосредоточенный взгляд в упор, уверенное и независимое поведение. Он всегда смотрел вызывающе прямо, не отводя глаз. Разговаривал неторопливо, складными вежливыми фразами. Некоторые свидетели утверждали, что иногда от него пахло одеколоном. Чаще всего мы видели его выгуливающим собаку жёлто-бежевой масти с большими грустными влажными глазами, чёрным блестящим носом, выдвинутой вперёд нижней челюстью, плоской мордой, мускулистой грудью и подрезанными хвостом и ушами. Сначала мы между собой называли собаку бульдогом, но знатоки объяснили, что эта немецкая бойцовая порода называется боксёр. При нападении собаки этой породы первый удар наносят лапами, подобно ударам в боксе, — отсюда и название. Видимо, в отместку за подчёркнутую независимость и за то, что он не такой как мы, за его невиданные ботинки откуда-то появилась нелепая и гаденькая кличка Говночерпалка, которая циркулировала между нами:

— Говночерпалка сегодня на новом велике катался.

— Говночерпалкин пёс сегодня соседскую собаку порвал.

— Говночерпалка утром на пробежку выходил.

— Говночерпалкин батя сегодня на чёрной эмке приехал, — фиксировала уличная разведка.