Аргус против Марса - [23]

Шмербах сплюнул и процедил сквозь зубы:

– С этими французами всегда одни неприятности...

– Это требует уточнения, пан Шмербах...

Я знал, что обращение «пан» приводит Шмербаха в бешенство, этот бош люто ненавидел поляков, и – кто знает! – может быть, расстреливал их во времена знаменитых «акций» против польского народа. И сейчас кровь бросилась в его тевтонскую морду, он стал пунцовым, как свекла.

– Уточнения? Извольте. Известно ли вам, что шефом «монтажников» является ваш соотечественник француз Анри Бертон, перебежчик, красная свинья!..

Я выплеснул в его физиономию содержимое своего бокала. Теперь, – по крайней мере, в моем присутствии, – он будет говорить о моих соотечественниках, употребляя более обдуманные выражения...

– Господа! – обратился я к окружающим. – Этот тип только что оскорбил героя французского Сопротивления, за что и наказан.

Я вышел из бара и направился разыскивать Мэри.

Если об этой моей выходке станет известно в редакции... А, черт с ними! Земной шар, в конце концов, имеет круглую форму.

Август, 16.

В десять часов утра весь корреспондентский корпус, аккредитованный в столице Польши, получил приглашение на пресс-конференцию. Пресс-конференцию устраивал комитет Всемирного Совета мира по случаю открытия под Варшавой какого-то нового центра информации. Любопытно...

Целый час мы толкались в пресс-клубе в ожидании обещанных автобусов. Шум стоял ужасный. Многие связывали это событие с тайной Большого Купола. Заключались пари.

– Я не сомневаюсь, что нас отвезут к Большому Куполу, Виктор, – сказал мне Дик Баттон. – Ставлю свой «блиц» против твоего берета.

– Идет, – ответил я. – Что такое берет по сравнению с пощечиной, которая ожидает нашего воинственного Курта?..

Шмербах выглядел сегодня еще угрюмее, чем обычно. Особых причин для хорошего настроения у него, видимо, не было. И поделом.

Больше я не участвовал в разговоре. Что толку переливать из пустого в порожнее? Через каких-нибудь полчаса все выяснится. И я стал перелистывать свежие номера газет. Газы, варварские бомбардировки Северного Вьетнама, зверские расправы с мирным населением Южного Вьетнама, применение химического и бактериологического оружия... Как-то не верится, что все это действительно происходит на нашей планете...

Наконец подошли долгожданные автобусы. Они доставили всю нашу свору прямехонько к Большому Куполу. Я снял берет и протянул его Дику.

Итак, нам любезно предоставили возможность кое-что разузнать о «новом оружии красных». Мы приготовили фотоаппараты, кинокамеры, магнитофоны, блокноты и ринулись на штурм стеклянных галерей, ведущих внутрь куполообразного здания. Никаких особых пропусков от нас не потребовали. Достаточно было показать удостоверение с грифом «пресса»...

Сначала мне показалось, что я попал в демонстрационный зал огромного планетария. Вдоль округлых, сверкающих белизною стен ярусами расположены ряды мягких кресел и стеклянных камер, похожих на кабинки телефонных автоматов.

Меня окликнули. Я обернулся и увидел Мэри.

– Вы знаете, где мы находимся, Виктор? – спросила она.

– Что это такое?

– Не имею ни малейшего представления. Если это не планетарий, то я затрудняюсь объяснить назначение этого помещения.

Зал постепенно наполнился людьми. Со всех сторон слышался разноязыкий говор. Сюда были приглашены представители многих народов и стран, прибывших на сессию, а также ученые, инженеры, педагоги, художники, литераторы – цвет столичной интеллигенции и труженики многочисленных предприятий Варшавы.

– Есть смысл поторопиться и заблаговременно занять места, – сказала Мэри, увлекая меня в амфитеатр. – Кстати, могу поделиться кое-какой информацией...

Мы прошли в ярус, отведенный для прессы, и сели рядом. Мэри (и где только она успела раздобыть эти сведения?!) в общих чертах рассказала мне о новинке – нейтриновидении. Она, правда, знала немного, но и того, что я услышал, было для меня более чем достаточно. Я был потрясен.

Кое-что Мэри сообщила мне и о судьбе Анри Бертона. Я дал себе слово добиться встречи с этим человеком.

Обмениваясь замечаниями, мы разглядывали зал во всех подробностях. Вокруг беспрерывно сверкали вспышки «блицев». Объективы фото– и кинокамер были нацелены в центр зала, на самое примечательное. А там действительно было на что посмотреть...

Громадный котлован, – я не знаю, как назвать это колоссальное углубление по-другому, – напоминал не то машинное отделение океанского лайнера, не то синхрофазотронную камеру, – столько там виднелось различных устройств и механизмов. Над ним высился на ажурной мачте-подставке исполинский шар – модель нашей планеты. Над шаром блистающей бабочкой распласталась какая-то филигранная конструкция из тонких металлических спиралей. Время от времени среди этих спиралей пробегали фиолетовые искры, и тогда они, подобно струнам эоловой арфы, издавали негромкий звенящий аккорд...

– Я сейчас испытываю такое же чувство, какое, вероятно, испытывает космонавт перед стартом своего корабля, – взволнованно сказала Мэри.

Я молча кивнул. Многолюдный, напряженно примолкший зал был проникнут ожиданием.

Высоко под куполом что-то щелкнуло.