Аргонавты 98-го года. Скиталец - [29]

Лед растаял и вскрылся. Мы все готовились отплыть через несколько дней. Огромный лагерь был охвачен волнением. Все чувствовали необыкновенный подъем духа. Снова вперед, к Эльдорадо! Было около полуночи, но небо, на котором солнце только притаилось за гребнем гор, казалось светящимся зеленым морем, чарующе и странно гармонировавшим с унылой страной. В черном озере плескались волны, а скалистый высокий берег влево от меня казался мрачной твердыней теней. Я стоял один на берегу около нашей лодки в сумеречном свете и старался спокойно обдумать странные события, приключившиеся со мной. Очевидно, можно было еще найти немного романтики на этом старом свете, дав себе труд поискать ее. Вот я, загорелый, сильный, здоровый, прошедший через столько испытаний и стоявший на пороге новых приключений, которому между тем было предназначено прозябать на холмах Гленджайля, если бы не собственное закоренелое упорство. Могучая радость охватила меня, голос юности, честолюбия, стремление к победе. Я должен победить! Я вырву у молчаливого мрачного таинственного севера его сокровище, я должен победить! Молчаливо и задумчиво я смотрел на сияющее небо глазами, отуманенными грезами. Вдруг чья-то похожая на тень рука коснулась моего плеча. Я обернулся, сильно вздрогнув от неожиданности: Берна!

ГЛАВА XI

Плечи девушки были закутаны в тонкую черную шаль, но ледяной ветер, дувший с озера, заставлял ее дрожать, как ветку. Ее бледное восковое лицо имело удивительно одухотворенное выражение, и она смотрела на меня с прелестной, невыразимо жалкой улыбкой:

— Простите, что я испугала вас, но мне хотелось поблагодарить вас за письмо и за сочувствие. — Это был тот же чистый голос, дрожавший от нежности. — Видите ли, я теперь совсем одинока, — голос задрожал, но мужественно продолжал: — у меня нет никого, кто позаботился бы обо мне, и я была так несчастна, так несчастна, что не знаю, как осталась жива. Я знала, что вы забудете меня, и не сержусь на вас за это, но я не забывала вас никогда и мне хотелось еще раз повидать вас. — Она говорила совершенно спокойно, без всякого волнения.

— Берна! — воскликнул я, — не говорите так, ваши упреки причиняют мне боль. Ведь я искал вас, но лагерь так велик… здесь столько тысяч людей. Время от времени я расспрашивал о вас, но никто не мог ничего сказать мне. Тогда я подумал, что вы, наверно, возвратились обратно, а тут подоспело такое хлопотливое время, постройка лодки и приготовления к отъезду. Но, Берна, я не забывал. Много, много ночей я провел без сна, думая, гадая, тоскуя по вас. Но, Берна, почему вы пришли сюда, вам следовало вернуться обратно?

— Вернуться обратно? — повторила она. — Я, конечно, сделала бы это. О, с какой радостью! Но вы не понимаете, ведь они не отпустили бы меня. Забрав все его деньги (а они забрали их, хотя и клянутся, что у него ничего не было), они заставили меня отправиться с собой. Они сказали, что я должна им за его похороны и за уход и за внимание, которое они оказывали мне во время болезни. Они сказали, что я должна ехать с ними и работать на них. Я протестовала. Я боролась, но это ни к чему не привело. Я ничего не могу сделать против них. Я слаба и ужасно боюсь ее.

Она вздрогнула, и в глазах ее отразился страх. Я положил руку на ее плечо и привлек ее к себе.

— Я просто убежала сегодня вечером. Она думает, что я сплю в палатке. Она стережет меня, как кошка, и едва позволяет с кем-нибудь разговаривать. Она такая большая и сильная. Я же такая незначительная и слабая. Она убьет меня когда-нибудь в припадке ярости. Она рассказывает всем, что я скверная, неблагодарная, все, что только можно придумать дурного. Однажды, когда я пригрозила, что убегу, она сказала, что обвинит меня в краже и упрячет в тюрьму. Вот какая эта женщина.

— Это ужасно, Берна, что же вы делали все это время?

— О, я работала, работала на них. Они открыли маленький ресторан, и я прислуживала у столиков. Я видела вас несколько раз, но вы были всегда слишком озабочены или погружены в мечты, чтобы заметить меня, а я не находила удобного случая заговорить. Но завтра мы спустимся по озеру, и потому я решила попрощаться с вами навсегда.

— Не говорите этого, — сказал я, запинаясь, — не говорите.

Ее голос звучал ровно, глаза были почти закрыты:

— Да, я боюсь, что должна сказать это. Когда мы уедем, это будет прощанье навеки. Чем меньше вы будете иметь дела со мной, тем лучше.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать вот что: эти люди недостойные. Они подлые. Я должна идти с ними, я не могу уйти, и хотя я чиста, как была бы чиста ваша сестра, все же жизнь с ними запятнала меня в глазах всех. Я вижу это по тому, как относятся ко мне мужчины. Нет, идите своей дорогой и предоставьте меня той судьбе, которая ждет меня.

— Никогда, — сказал я резко, — за кого вы меня принимаете, Берна?

— За своего друга. Знаете, после его смерти, когда я была так несчастна, я хотела умереть. Потом я получила ваше письмо и решила, что должна еще раз увидеть вас, потому что я все время думала о вас. Но теперь это совсем почти прошло. Нам не следует больше думать друг о друге, и я хотела только передать вам кое-что, что бы напоминало иногда о Берне. (Это был жалкий маленький медальон с прядью ее шелковистых волос). Я знаю, что он ничего не стоит, но все же храните его ради меня.