Арфист на ветру - [22]

– Дураком, – ответил он, не прикасаясь к огненной арфе. Он следил, как свет беззвучно бежит по струнам. – Я хотя бы знаю, как меня зовут.

– Ты Звездоносец. Почему же ты не можешь оставить меня в покое до тех пор, пока я сама не сделаю выбор?

Он воззрился на нее поверх пламенеющей арфы, и что-то, что он непроизвольно сказал или подумал, раскололо арфу в ее руке на мелкие кусочки. Он потянулся над костром, схватил Рэдерле за плечи и поднял на ноги.

– Как ты можешь говорить мне такое? Во имя Хела, чего ты боишься?

– Моргон...

– Ведь ты не собираешься оборачиваться чем-то таким, чего никто из нас не признает!

– Моргон! – Внезапно она принялась трясти его, чтобы до него дошло хоть что-то из ее слов. – Разве мне нужно это говорить? Я не бегу от чего-то, что ненавижу, наоборот – я бегу от того, что хочу. От мощи этого незаконного наследия. Она мне не нужна. Мощь, которая разъедает Имрис и пытается погубить Обитаемый Мир и тебя, – меня влечет к ней, меня к ней тянет. И я люблю тебя. Знатока Загадок. Мастера. Человека, который должен бороться со всем, в чем это наследие. А ты все просишь и просишь меня о том, что будешь лишь ненавидеть.

– Нет, – прошептал он.

– Землеправители, чародеи в Лунголде... Как я смогу смотреть им в лицо? Как я смогу признаться им, что нахожусь в родстве с твоими врагами? Да станут ли они доверять мне после этого? И смогу ли я сама доверять себе, если желаю такой ужасной мощи?

– Рэдерле.

Он с усилием поднял руку, коснулся ее лица, смахнув с него пламя и слезы, пытаясь разглядеть его получше. Тревожные тени бежали по ее лицу, выплавляя из огня и тьмы чей-то образ, образ, которого он никогда прежде не видел да и теперь не мог как следует рассмотреть. Что-то ускользало от него, исчезало при самом легком прикосновении.

– Я никогда не просил у тебя ничего, кроме правды.

– Ты не понимал, о чем просишь.

– А я вообще ничего не понимаю. Просто прошу.

Огонь меж ними сам вырисовывался в ответ, за который и ухватился разум Моргона. Он внезапно увидел этот ответ и одновременно снова увидел ее – женщину, за которую умирали мужчины в башне Певена, которая настроилась разумом в лад с огнем, которая любила его, во всем ему перечила и тянулась к мощи, способной легко погубить ее. Составляющие этой загадки боролись в его сознании, затем слились, и он увидел лица Меняющих Обличья, которых знал: Эриэл, арфиста Коррига, которого убил, тех, из Исига, которых тоже убил... Холодок изумления и страха пробежал по его телу.

– Если ты видишь... Если ты видишь в них что-то достойное, – прошептал он, – то, во имя Хела, кто они?

Она молчала, вцепившись в него, лицо ее вновь засветилось огненными слезами.

– Я этого не говорила.

– Говорила.

– Нет. В их мощи нет ничего достойного.

– Есть. Ты сама это чувствуешь. И как раз поэтому желаешь этой мощи.

– Моргон...

– Либо ты меняешь облик в моем уме, либо они. Я знаю, кто ты.

Рэдерле медленно выпустила Моргона из объятий. Он ломал голову над вопросом – какие же слова нужно сказать, чтобы вызвать ее доверие. И мало-помалу понял, какие ему нужно привести доводы для того, чтобы она послушалась.

Он вывел из незримости арфу у себя за спиной. Она упала в его руки, словно воспоминание. Под пристальным взглядом Рэдерле он сел на краю огненного круга, не двигаясь и не разговаривая. Звезды на лицевой поверхности арфы – загадочные, непостижимые – встретились с его глазами. Он повернул арфу и начал играть. Первое время он почти ни о чем не думал – ни о чем, кроме той стройной тени на краю светового круга, которую влекла его музыка. Пальцы Моргона вспоминали ритмы и созвучия, неуверенно извлекая из инструмента обрывки песен из года безмолвия. Древний, безупречный голос арфы, откликавшийся его силе, снова тронул его, вновь заворожил. Рэдерле, поглощенная музыкой, придвигалась к нему все ближе и ближе, пока – шаг за шагом – не оказалась совсем рядом с ним. Костер пылал за ее спиной, и Моргону не удавалось разглядеть выражение ее лица.

Арфист отозвался ему из теней, несущихся в памяти, и чем больше играл Моргон, чтобы заглушить то воспоминание, тем настойчивее оно преследовало его: далекая, искусная, восхитительная игра, слышавшаяся сквозь глухую черноту ночи, сквозь запах воды, бегущей в никуда, чтобы пропасть бесследно на тысячи лет. Огонь за спиной Рэдерле сник, стал точечкой света, которая все удалялась и удалялась, пока чернота, словно холодная незнакомая рука, не опустилась ему на глаза. Его заставил вздрогнуть голос, эхом отразившийся от камней, скатившийся с нескольких крутых ступеней и неожиданно угасший. Лица он так и не увидел, протянул во тьме руку, но коснулся лишь камня. Голос всегда раздавался неожиданно, как бы чутко он ни прислушивался. Он снова напряг слух и застыл в ожидании. Голос сопровождался натиском чужого разума, болью, бессчетными вопросами, отвечать на которые он отказывался из ярости и отчаяния, пока внезапно сама ярость не обратилась в ужас, когда он чувствовал, что хрупкое и сложное чутье землезакона начало в нем умирать.

Он услышал собственный голос, отвечавший, взлетавший ввысь и неспособный более отвечать... Он услышал арфу.