Арфист на ветру - [14]

– Ты сама этого хотела, – тихо сказал он. Рэдерле молча выдержала его взгляд, потом вздохнула, и кулачок ее, сжимающий поводья, расслабился.

– Моргон, ты знаешь девяносто девять проклятий, которые наложила колдунья Мадир на вора, который стащил одну из ее свиней?

– Нет.

– Я научу тебя. Не то как бы у тебя за шесть недель не иссякла брань.

– Рэдерле...

– Не уговаривай меня вести себя разумно.

– Я и не уговаривал!

– А глазами?

Он провел рукой по волосам.

– Временами ты настолько неразумна, что напоминаешь меня самого. Научи меня девяноста девяти проклятиям. Нужно же о чем-то думать, пока глотаешь дорожную пыль до самого Лунголда.

Она не отвечала, лицо ее скрывала тень широкополой шляпы.

– Прости, – сказала она наконец. – Этот тип напугал меня. Он мог тебя ударить. Я понимаю теперь, что со мной куда опаснее путешествовать, но я как-то даже не подумала об этом... И все-таки, Моргон, я не могу... Не могу...

– Ну да. Ты бежишь от своей тени. Может быть, ты и преуспеешь больше, чем я...

Она отвернулась. Моргон взглянул вперед. Лучи солнца горели на железных ободьях винных бочонков, которыми были полны телеги, едущие перед ними. Чтобы избавиться от знойного марева, он прикрыл глаза ладонями и сказал в багровую темноту:

– Рэдерле... Это ерунда. Дело не во мне. Если есть способ быть с тобой вдвоем, не навлекая на тебя опасности, я найду его. Ты рядом, ты жива. Я могу дотронуться до тебя, я могу тебя любить. Даже дети, которые дали мне имя, – даже они мертвы. Если бы ты решила ждать меня в Ануйне, хотел бы я понять, чего стоило тебе такое ожидание – чего бы оно стоило для каждого из нас. Но ты со мной, и ты отвлекаешь меня от мыслей о безнадежном будущем – сюда, в настоящее, к тебе, – и я получаю какое-то странное удовольствие даже от того, что глотаю дорожную пыль. – Он посмотрел на свою спутницу. – Научи меня девяноста девяти проклятиям.

– Я не могу. – Он едва расслышал ее голос. – Я из-за тебя забыла, что значит проклинать.

Позднее, однако, он уговорил ее, чтобы хоть как-то развеять скуку очередного дня их трудного пути, и Рэдерле обучила его шестидесяти четырем проклятиям еще до того, как опустились сумерки. То был подробный и доскональный перечень, которым крыли свинокрада от волос на голове до ногтей на ногах, что в конечном счете и превратило его самого в борова. Затем они покинули дорогу и спустились к реке, которая протекала всего в пятидесяти саженях. Поблизости не было ни трактиров, ни деревень, ни путников, размещающихся на ночлег на обочинах дороги. Однако ночь доносила далекий смех, едва слышную музыку, запах костров и жареного мяса. Моргон прошелся вверх по реке, наловил руками рыбы, почистил ее, начинил диким луком и принес в их крохотный лагерь. Рэдерле к этому времени уже выкупалась, разожгла костерок и устроилась возле огня, расчесывая мокрые волосы. Увидев ее в круге золотого света, войдя в него и наблюдая, как она улыбается, опуская гребень, он почувствовал, как в горле его теснятся девяносто девять проклятий – и зачем только он согласился взять ее с собой? Она поняла это по его лицу, и взгляд ее изменился, стал теплым и нежным. Моргон опустился на колени, устроившись на земле рядом с ней, положил к ее ногам, точно подношение, рыбу, завернутую в листья. Рэдерле провела пальцами по его скулам, по губам, тронула прикрытые глаза.

– Прости меня, – прошептал Моргон.

– За что? Разве ты не был прав? Что это ты принес мне?.. – Она с любопытством приподняла лист. – Рыба!

Моргон снова молча выругался. Рэдерле взяла его лицо в ладони и целовала его снова и снова, пока он не позабыл начисто обо всей пыли и усталости прошедшего дня, и в его воспоминаниях осталась лишь сияющая серебром раскаленной пыли полоса дороги.

Позднее, после того как они поужинали и улеглись у огня, она обучила его оставшимся проклятиям. Моргон и Рэдерле почти полностью превратили того легендарного вора в кабана – разве что за исключением ушей, глазных зубов и лодыжек, которых касались лишь последние три проклятия.

В ночи, неожиданно для них, пророкотала арфа, и эта музыка смешалась со звучанием реки. Моргон прислушался и не сразу понял, что Рэдерле обращается к нему, трогая рукой за плечо.

– Моргон...

Он вскочил и замер, стоя на границе круга света от костра и вглядываясь в ночь. Глаза его постепенно привыкали к сиянию луны. Он видел там и сям костры, озарявшие огромные, искореженные неведомой мукой лица дубов. Воздух был безмятежен, далекие голоса и музыка трепетали в полной тишине. Его охватило внезапное и неудержимое желание унять струны арфы силой мысли, чтобы снова обрести покой.

– Ты совсем не играешь, – произнесла за его спиной Рэдерле.

Он не ответил. Несколько мгновений спустя далекая арфа затихла; он медленно и глубоко вздохнул, обернулся и увидел Рэдерле, сидящую у костра. Она молчала до тех пор, пока Моргон не рухнул на землю рядом с ней.

– Ты совсем не играешь на арфе, – повторила она.

– Я не могу здесь играть. Я не могу играть на этой дороге.

– Ни на дороге, ни на корабле, когда ты ничего не делал целых четыре дня... Ни на Хеде, ни в Ануйне, где ты был в полной безопасности...