Арджуманд. Великая история великой любви - [122]

Я вскрикивала, но не от боли, а от наслаждения, ощущая, как медленно, нежно он погружается в меня. Мне хотелось, чтобы эти восхитительные движения длились вечно, мне хотелось удержать его навсегда, мне хотелось чувствовать каждую частичку любимого тела, то прижимавшегося, то воспарявшего надо мной. Я казалась себе ненасытной, но вот мое тело взорвалось радостью в ответ на его любовь, и страсть иссякла. Я лежала, опьяненная, томная, еле слыша его шепот: Арджуманд, Арджуманд. Потом он прижался ко мне, и мы уснули, обнявшись. Когда я проснулась, его уже не было. Уже почти рассвело, и до меня донесся бой дундуби, возвещавший, что правитель вышел на жарока-и-даршан.

1040/1630 ГОД

Всякое деяние чревато последствиями. Спустя время, когда о сделанном уже забывается, нас настигает отголосок — будь оно оглушительным или едва слышным, эхо будит нашу судьбу. Плоть — наша слабость, мы поддаемся ее зову, не в силах противиться. Через нее Бог посылает нам и возмездие. Я рыдала, металась в бессильной ярости: мое тело снова оказалось бессильно против плодоносного семени супруга. Ничто не отличало меня от последнего животного на этой Земле, где решительно всё приносит плоды. В моем чреве снова рос плод; молитвы, слезы, зелья — ничто не помогало. Другие женщины ложатся с мужьями каждую ночь, тешат свою похоть сколько вздумается, и ничего подобного с ними не происходит. А тут — единственная ночь с любимым, и я снова в тягости, уже в четырнадцатый раз.

Мало-помалу вспышка гнева, порожденного отчаянием, прошла, и я успокоилась. Это удивило моего любимого, удивило хакима и Ису. Они ожидали, что страхи и тоска будут сопровождать меня до самых родов. Мне и самой непонятно было, откуда взялся этот дух смирения. Он тихо вошел, смягчая душу, и смятение улеглось — я приняла неизбежное.

Зимние дни текли тихо, как шепот. На рассвете меня переносили из гулабара на дворцовую террасу. Я лежала на тахте на широком балконе, пока Иса читал мне, а устав слушать, смотрела вниз, на постоянно меняющуюся картину. На заре люди совершали омовения в реке, молились, по утрам стирали одежду, трудились, в полдень на водопой пригоняли усталых буйволов и слонов, а на закате — вновь омовение и молитва.

Я пребывала в умиротворенном состоянии, однако в империи настало неспокойное, тревожное время. Князья на границах наших владений затаились, но тишина была обманчивой — они присматривались к новому властителю, пытаясь понять, чего от него можно ожидать. Решив, что падишах полностью погружен в исполнение новых для него обязанностей, снова подняли голову вольнолюбивые правители Декана. Неприступные крепости деканских князей, пустыни и горы Виндхья отгораживали от нас плодородный юг, не позволяя завоевать его. Мы знали, что там, за этой преградой, лежит богатство, не уступающее богатству самих Моголов.

Шах-Джахан не мог послать в Декан Дару. Издавна старшие сыновья правителей набирались военного опыта именно там, но Дара был еще ребенком. Невозможно было поручить это и Махабат-хану. Опытный полководец показал однажды, что слишком большие полномочия способны вскружить ему голову, и мой муж не доверил бы ему командование целой армией.

В один из дней Шах-Джахан пришел ко мне на балкон и молча сел рядом, напряженно вглядываясь в извилистую, петляющую реку, в песчаные берега, белые, словно выцветшие от солнца и зноя. Он казался подавленным.

— Я надеялся, что столкновения удастся избежать. Эти бесполезные свары обессиливают нас, — он вздохнул. — Но крысы продолжают обгладывать границы государства. Они угрожают нашему миру, а я не могу допустить, чтобы Шах-Джахана запомнили как правителя, позволившего им отделиться от империи. Пусть уж это сделает кто-нибудь другой. Я сам выступлю на юг и утихомирю их.

Он взял меня за руку, прижал ладонь к губам.

— Ты хочешь, чтобы я ехала с тобой?

— Да. Мы вернемся не раньше чем через год. Такой долгой разлуки я не вынесу.

— Хаким предписал мне покой. А путешествие обещает быть тяжелым.

— Сейчас я не какой-нибудь би-даулет, бегающий от армии отца. Мы поедем медленно, с передышками и сможем позволить себе оставаться на одном месте столько, сколько тебе потребуется. — Он нежно погладил меня по животу. На лице было молчаливое сочувствие и печаль. — Прости меня.

— За что? За мое дитя? В ту ночь я приняла тебя с радостью. Я слишком долго ждала и желала тебя. Я довольна, что мы зачали его в любви. Вели мир-манзилу приготовить самую лучшую ратху, чтобы мне было удобно ехать.

— Это будет сделано.

Мир-манзил понял приказание буквально — он соорудил ратху, достойную моего положения: размером с жилую комнату, устланную персидскими коврами, со множеством мягчайших пуховых перин. Крышу и опоры повозки покрывали чеканное золото и узоры из драгоценных камней. Но даже перины не могли в полной мере избавить меня от тряски на ухабистой дороге. Шах-Джахан, правитель великой державы, был тут бессилен — он не мог приказать земле стать ровной и гладкой.

Конечно, и речи не было о том, чтобы я ехала верхом, но положенные мне семь слонов все равно следовали за повозкой. На каждого был водружен ажурный золотой