Арбатская повесть - [61]

— Прочел письма Гончаровой — как тяжелый камень, что всю жизнь на сердце давил, снял… Удивительное дело — стало как-то легче жить. Счастливее, что ли… Вроде бы — что она нам, Натали… Не признавались себе в этом, а за Пушкина переживали…

И — снова Натали. Строки эти Юлии Друниной («Наш современник», 1974, № 11) — не об «исторической личности». Они — как защита памяти современницы поэтессы, боевой подруги своей по тяжкому недавнему военному лихолетью:

…Бледна, тонка, застенчива — мадонна,

Как будто бы сошедшая с холста.

А сплетни, анонимки — все законно:

Всегда их привлекала красота.

Но повторять наветы нам негоже.

Забыли мы, что, уходя с земли,

Поэт просил Наташу не тревожить —

Оставим же в покое… Натали.

Сказано немножко по-женски.

Но ведь это и писала женщина…

«Оставим же в покое… Натали».

Нет, не суждено ей покоя…

Утром в редакцию «Москвы» приносит новые стихи молодой поэт Феликс Медведев. Читаю: «Монолог Натальи Гончаровой»:

А я не виновата. Столько лет

В высокомерье, в гордости и в блуде

Меня безвинно обвиняют люди,

Молву вонзая в сердце, как стилет.

А я не виновата. На себя

Взгляните лучше пристальней и строже.

Ведь вы меня на столько лет моложе,

Что вас не повторит моя судьба.

А я не виновата. Одному

Я Александру рассказать могла, бы,

Как тайно ото всех, простою бабой

Всю жизнь носила траур по нему.

А я не виновата. Мне постыл

Весь этот свет с наветами и ложью,

С обманом, с суетой его берложьей,

Мне главное, что муж меня простил.

А я не виновата. И всего

Лишь об одном молитвою суровой

Молю: зовите меня просто Гончаровой,

Не теребите имени его…

Безусловно одно: еще будут написаны сотни и сотни стихов. Печальных и нежных. Горьких и недоумевающих. Тревожных и резких.

О той, без кого мы не можем представить Пушкина. Как Петрарку без Лауры, Катулла без Лесбии и Блока без его любви — Лизы Пиленко.

Потому что встреча этих людей высекла прекрасные строки, шагнувшие за грань бессмертия.

Глава шестая „ВЕКА?.. А ЧТО ВЕКА!..“

Мы ходим по мостовым. Мы ходим по истории. И камни, по которым мы прошли, — уже история.

Виктор БИБИКОВ

1. КРАЙ СИНИХ ХОЛМОВ

Над Коктебелем опускалось мягкое предвечерье, и причудливые громады Кара-Дага, одеваясь сиреневой дымкой, отрывались от земли, становились невесомыми, легкими, прозрачными, парящими над иссиня-бирюзовыми бухтами.

В этот час и появилась на берегу моря, недалеко от дома поэта Максимилиана Волошина, эта женщина. Она не могла не привлечь к себе внимания: одетая в древнегреческий хитон, девически стройная, стремительная, женственная, казалась она тогда видением, вышедшим из древнего этого моря, из тысячелетней мглы Таврии. А волошинские стихи звучат в Коктебеле как сиюминутное поэтическое потрясение увиденным:

…Огнь древних недр и дождевая влага

Двойным резцом ваяли облик твой —

И сих холмов однообразный строй,

И напряженный пафос Кара-Дага.

Сосредоточенность и теснота

Зубчатых скал, а рядом широта

Степных равнин и мреющие дали

Стиху разбег, а мысли меру дали.

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна его тоской,

Мой стих поет в строфах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Потом мы вместе с ней читали эти строки. А тогда…

— Раньше я не встречал этой девушки, — заметил мой друг художник, стоявший рядом со мной. — Видимо, недавно приехала.

— Удивительное платье на ней. Но как оно вписывается в Коктебель. — Жена художника была женщиной, и, как у всех женщин, наблюдения ее не могли не нести оттенка определенной избирательности.

А я думал тогда о Волошине и Грине, и гриновская Ассоль с тех мгновений уже никогда не казалась мне нереальной фантазией художника.

Случаются такие неотвратимые порывы — не можешь остановить себя. Во всяком случае, рискуя показаться, человеком невоспитанным, я пошел к кромке моря, не раздумывая о приеме, который мне окажут, и последствиях своего непрошеного вторжения в одиночество, может быть, избранного сознательно, чтобы побыть наедине с волшебством этого полыхающего мириадом мягких полутонов неба и моря.

Девушка сидела на камнях, обдаваемых шипящей пеной, и, казалось, ничего не замечая, смотрела на горизонт.

— Извините… — я уронил первое спасительное слово, не зная еще, чем закончу фразу, и замолчал, когда она обернулась на звук голоса: только лицо выдавало в этом хрупком, нежном создании пожилую женщину, и растерянность моя станет тем более понятной, что черты этого лица показались мне удивительно знакомыми, хотя я мог поклясться, что никогда ранее незнакомку не встречал.

Вероятно, вид мой являл зрелище комическое, потому что улыбка, как спасательный круг, была брошена человеку, явно и окончательно утопающему. Мы разговорились. Не помню, в связи с чем было произнесено мною слово «Ленинград», а, как известно, два ленинградца, влюбленные в свой город, — это больше чем родственники.

Так я познакомился с Марией Ростиславовной Капнист, человеком удивительным и непостижимо-прекрасным. И совсем не потому, что уже тогда я узнал в незнакомке прекрасную актрису, известную всем по фильмам «Олеся», «Руслан и Людмила» и др. Обаяние этой человеческой натуры околдовывало, и я благодарю судьбу за тот теплый вечер у южного моря.