Арбатская повесть - [58]

Что вышла замуж за бессмертье, —

но потом не могла не знать этого. Что Гончарова любила в Пушкине? Душу? Конечно! Но и ум, талант, гений тоже. Это естественно, ибо нельзя не уважать гениальность…

Она была рядом с богом. Ты улыбаешься? Да — с богом! Об этом даже стихи сложились. Послушай:

Как мог при жизни

Он сказать такое?

А он сказал

Такое о себе.

В блаженный час

Счастливого покоя?

А может быть, в застольной похвальбе?

Уверенный в себе,

Самодовольный,

Усталый

От читательских похвал?

Нет!

Эти строки

С дерзостью крамольной,

Как перед казнью узник,

Он писал!

В предчувствии

Кровавой речки Черной,

Печален и тревожно одинок:

«Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» —

Так мог сказать

И мученик и бог!

Разговор шел сбивчивый, но иным он, вероятно, быть и не мог.

— Насколько Гончарова была сильна при жизни поэта, настолько бессильна после его смерти перед пушкинской славой. Если уж писать о ее судьбе, то только как о трагедии жизни ее, и смерти, и ее бессмертия. Ибо она бессмертна — от этого тоже никуда не уйдешь. Как Джульетта, Беатриче, как возлюбленная Петрарки. Если хотите, жизнь именно и «отомстила» ей бессмертием. Это судьба женщины, связавшей судьбу с богом. Ее не судят как обыкновенного человека: разве стали бы спорить потомки о поступках обыкновенной женщины, ушедшей из жизни сто лет назад? Или осуждать кого-либо, что после смерти мужа вышла замуж вторично через какое-то время. Для этого нужно быть превеликим ханжой.

Но Гончарову судят. И она бессильна перед этим судом.

— Это естественно, — возразил я. — Она же и не была обыкновенной женщиной. Она была женой, другом, вдохновителем Пушкина. И жизнь ее меряют «пушкинской» мерой, мерой нашей безграничной и не желающей ничего прощать любви к нему. И «бытовые», как ты сказал, обычные мерки, которые мы прилагаем к обычным людям, здесь, видимо, неприемлемы. Есть же еще и ответственность такой судьбы, такого жизненного жребия. Ответственность перед именем Пушкина, его памятью, да и прямо (об этом Гончарова не могла не думать) перед судом и раздумьями потомства. В конце концов, как говорил один поэт, счастье такой жизни, счастье жизни с Пушкиным разве не стоило той самой элементарной жертвы, на которую из чувства любви к ушедшему мужу идут тысячи женщин.

Я нарочно подзадоривал Николая. Мне было интересно, до какой крайней точки может дойти мнение тех, кто соглашается быть, как он сам сказал, адвокатом в таком споре.

Так или иначе, но к гибели поэта она была причастна.

И вам нести — не день,

                                   не год,

Через века бессмертия поэта —

Крест женщины, что гений

                                         подвела

Под роковое дуло

                           пистолета… —

писал поэт Анатолий Сергеев[2], обращаясь к памяти Натали.

В его небольшой поэме «У портрета Натальи Гончаровой», пожалуй, сделана попытка «соединить, казалось бы, несоединимое».

Нет, поэт не «оправдывает» Натали. Напротив, строки его безжалостно суровы:

…Приятно восхищенье вызывать,

Не замечая рядом путь тернистый.

А Пушкину?

                   Кого на помощь звать?!

Ведь есть рубеж,

                          где надо выбирать —

В предатели идти

                           иль в декабристки.

Волконской свет

                          не расточал елей.

Как путь в Сибирь —

                                ходить по грани зыбкой.

Что стоило

                 Дантесу — гнев бровей,

Презрительную, гордую улыбку!

Что вы теряли?

                        Что найти могли?

Не нужно быть

                       пророком иль мессией,

Чтоб понимать —

                           с кем вы по жизни шли,

Что он — не ваша собственность —

                                                      России!

«Люблю!..», «Скучаю…», «Верю…»,

                                                       «Не продам…» —

По вашим письмам

                             это нам знакомо.

Но час пришел —

                           и вот цена словам!

А как безмерно всемогуще

                                         слово!

Оно — и меч,

                    и счастье,

                                    и приказ.

Оно людей

                 из праха

                               поднимает.

Им, как щитом,

                       в неотвратимый час

Любимых от удара

                             заслоняют.

Одно лишь слово!..

                              Не поймут века,

Как в этот час,

                       играя бровью тонкой,

Вы упивались лестью

                                 подлеца

И милостиво слушали подонка?

«Люблю!..» — и молний

                                     не было б с небес!

«Люблю!..» — как в полночь пламя яркой

                                                                свечки.

«Люблю!..» — что стоил бы тогда

                                                   Дантес?!

Что было б защищать

                                 на Черной речке!..

Действительно, разве каждый из нас не задавал себе в душе таких вопросов? И хотя поправить непоправимое невозможно, психологически объяснить поведение Натали в последние недели жизни Пушкина весьма трудно. С точки зрения наших современников, конечно. Но не мы, видимо, ей судьи. Расплата за случайные, неверные, не продиктованные сердцем шаги была для Гончаровой действительно беспощадной.