Арбат - [40]

— Ведь проняло же! А я послал в администрацию президента всего два экземпляра. С автографами Ельцину и самому Волошину…

Были б умнее — могли начхать, выбросить в урну, забыть. Но коммунисты остаются коммунистами, даже перекрашиваясь в капиталистов. Хамелеон меняет цвета, но не облик, не суть. Ген не вытравить. Он въелся в мозги. И мстительность заложена у них в этот ген в первейшем ряду…

Московские поэты его зауважали за дерзость, но зависти к его кавалерийскому наскоку никто не питал. Нищета нищетой, но к чему лезть на рожон… Есть о чем писать, кроме президента… Это во времена Шекспира было просто писать о королях, о принце датском Гамлете… Попробуй сейчас написать о каком-нибудь датском принце — в суд подадут… Вспыхнет международный скандал. Появится в прессе коммюнике…

А Купцов всех теребил: надо писать о Черномырдине! Это цель номер два. Цель номер три — Чубайс. Потом БАБ. Какой пропадает образ! Не образ, а образище… Типище! Персонажище! Этот персонажище вывести бы в пьесе. Но кто из современных режиссеров рискнет поставить? Все трусы! Русский театр, тот театр, который был в дореволюционной России, надо возродить! Нужны предерзостные умы. А Радзинский все строчит про Сталина, про Распутина… А надо бы про Путина! Тоже трус! Конъюнктурщик! Хотя и талантлив. Ничего не поделаешь, он ведь советский человек. Советикус… Ушибленный социализмом. У него тоже есть детишки. Семья. Нет, нет, таких людей, как декабристы, сегодня среди интеллигенции нет. Интеллигенты вжились в эту рыночную слякоть, пустили корешки корней, как лишайник на мусорных баках… Питаются подсосом перегноя, огарками миазмов псевдорыночных преобразований, тленом попранных высоких идей… Но этот генный ряд моллюсков тоже хочет красиво жить, его тоже можно понять… Все мы приспособленцы в этой зыбкой стране лжи. Все мы лжецы!

…Хотя Черномырдин и не принц Гамлет, но ведь тоже достоин пера. Тоже вполне сносный образ. Купцова посетило вдохновение как раз в тот момент, когда Луна вступила в дом тригона воды, а Юпитер сместился в созвездие Пса. В это время, как правило, у него наступал запой. Но Купцов сумел преодолеть пагубную страсть. Она перегорела и сублимировалась в творческую энергию, брызжущую сарказмом. Строки поэмы пенились от штормовых бурунов. Ветер свистал в снастях. Постанывали под напором урагана нефтяные вышки и буровые скважины с нависшими над ними треногами. Нефть забила из недр Земли с утроенным напором. Великий газовщик и обустройщик России разгуливал по поэме и творил чудеса, как подгулявший король Генрих Четвертый в окружении шутов, хапая мимоходом то здесь, то там миллионы долларов. Он скупил походя все охотхозяйства страны, а некогда знаменитое правительственное охотхозяйство «Барсуки» — пятьдесят восемь тысяч гектаров — подарил двум своим сыновьям. Купцов не врал. Он насосался материала у знакомого фээсбэшника, соседа по даче. Тот недолюбливал газовщика. И именно его размышления Купцов трансформировал в поэме, задаваясь вопросом: как член правительства, лицо, нанятое народом на службу по обустройству России, мог стать самым богатым человеком в Европе и остаться на свободе? В поэме были забавные сценки семейной охоты четы Черномырдиных на кабанят, на лосят, на зайчат, енотов и хорьков. Поэму опубликовали тиражом в триста экземпляров. Сами писатели толпились у книжных лотков, чтобы ее купить.

— Ну все, теперь тебе абзац! — сказал со злорадством Купцову поэт Ябстердумский. — Газовщик тебя достанет из-под земли и отстреляет как хомяка или медвежонка. Он мстительнее Палкина. Тот отходчив с похмелюги, а этот… что пьян, что трезв — всегда кровожаден… И ужасть как ревнив!

В «Российской газете» опять появилась разносная статья, написанная помощником Волошина. Полемический запал был направлен на то, что высокий вроде бы гражданский дух поэмы сведен к вульгарному хохмизму.

Вся литературная Москва ждала момента, когда будет объявлено по телевидению о покушении на Купцова или о том, что он стал жертвой автокатастрофы… Уже были сделаны наброски черновиков эпитафий. Но Купцов преспокойно разгуливал по Москве. Его стали побаиваться не только в управе «Арбат», не только в префектуре, но и в мэрии». И когда Лужков проводил в ресторане «Записки охотника» банкет по поводу открытия трех новых литературных журналов издательства «Пушкинская площадь», Купцов был в списке почетных гостей.

— Вот что такое демократия! Вот за что мы умирали под танками! — восклицал критик Куроедов, срочно открывший в Интернете свой сайт и поместивший там все до одной поэмы Купцова. — Черт с ним, что продана вся Россия! Но такой свободы слова сегодня нет ни в одной культурной стране! Мы опять впереди планеты всей! Мы опять обогнали Америку. Русская литература есть русская литература! Нам на зуб не попадай… Куда там до тебя Веллеру и Севелле… Ты, Купчище, трибун, а они — мелкие бытописцы.

Купцов подарил и Веллеру и Севелле свои книги с автографами. Он считал их такими же профи, как и он сам. Великий литературный крестовый поход набирал силу. Первые бреши были пробиты. Жертв не было. Настала пора организовать прорыв. И писатели ринулись очертя голову в эту брешь. У всех накипело на душе. Но разве можно было подумать, что власть разрешит измываться над ней? Разрешит сам Борис Абрамович Березовский? Разрешит Абрамович, разрешит Чубайс?.. Никто, оказывается, и не боялся, что будет потерян баланс реноме. Никого, оказывается, и не интересовало мнение писателей. И читателей тоже. Они оказались в меньшинстве, сами не подозревая о том. И писателей это задело за живое. Наточили перья, застучали машинками, компьютерами ленинградцы, раскрыли чернильницы туляки, псковичи, сибиряки. Отозвалась на клич киевская «Спилка письменныкив», одно время порывавшаяся забрать из двора Союза писателей на Поварской подарок — памятник Льву Толстому, установленный в 1991 году на том месте, где стоял бюст непревзойденного романиста Семена Бабаевского.