Аракчеев: Свидетельства современников - [118]

Я: Ваше сиятельство, смею ли я вам сделать вопрос?

Граф: Говори, братец.

Я: Если я хотел, чтобы ни взводный командир, ни полковой, ни корпусный, ни даже ваше сиятельство об этом не знали, как бы вы, ваше сиятельство, приказали мне в таком случае поступить?

Граф остановился, долго смотрел на меня, выпустив мне руку, и сказал:

— Ну, братец, в таком случае ты очень умно поступил, но ты, братец, знаешь, что я все-таки твой начальник, ты, верно, знаешь, как я предан Государю, а потому скажи мне, в чем дело и что хочешь Государю сообщить.

Я: Я очень хорошо знаю, ваше сиятельство, что вы мой начальник, уверен в преданности вашей Государю Императору, но смею вас уверить, как честный человек, что это дело не касается ни до вашего сиятельства, ни до военного поселения, решительно ни до чего, кроме собственно Государя Императора, а потому, наше сиятельство, за что хотите лишить меня счастия лично объяснить дело Государю Императору?

Граф: Ну, в таком случае я тебя и спрашивать не буду, поезжай себе с Богом.

Граф меня так этим поразил, что я ему сказал: — Ваше сиятельство! Почему мне вам и не сказать: дело в заговоре против Императора[591].

И после короткого объяснения я 13-го числа вечером с тем же фельдъегерем отправился и 14-го прибыл в Петербург, на Литейную, к генерал-лейтенанту Клейнмихелю, которому был представлен. Мне отвели в его доме комнату вверху. <…>

Написав свое предположение, которое было вручено Государю Императору 26 июля, выехал я из Петербурга и прибыл в Грузино 27-го числа. <…> Граф Аракчеев принял меня как нельзя лучше, всякий день я завтракал с Настасьей Федоровной (это в Грузине была большая честь), а обедал с графом Аракчеевым, который всегда сажал меня подле себя, сам меня угощал, наливал мне вино и просил говорить с Шумским (тогда флигель-адъютантом) по-английски. Всякий день мы обедали в разных местах, и всегда было несколько человек из окружающих графа Аракчеева за обедом, но вместе с тем со мной обедал человек замечательного ума, один из самых ревностных революционеров, принадлежавших к заговору, Батенков, сколько помню, инженер-полковник. Раз шесть он меня спрашивал, за что меня привезли[592], и я должен был ему объяснять историю Сивиниса и Зосимы с такими подробностями и обиженным тоном, что решительно выучил наизусть предлинный рассказ[593]. Граф Аракчеев дал за чичероне[594] какого-то офицера Розенталя, который занимался у него капеллой, приказал мне осмотреть все Грузино, окрестные деревни, что я и сделал, и наконец 3 августа получено было Высочайшее разрешение мне ехать и приступить к открытию заговора.

Граф, отправляя меня, призвал к себе и, вручая мне билет, который у меня хранится за подписом графа Аракчеева и начальника штаба Клейнмихеля, в котором сказано, что я увольняюсь в отпуск на год с дозволением иметь пребывание в России там, где пожелаю, и по миновании срока обязан явиться в полк[595], объявил мне Высочайшую волю, сказав:

— Ну, смотри, Шервуд, не ударь лицом в грязь.

Я уверил графа, что если это мне жизни будет стоить, но цели своей достигну. Граф спросил, как мне нравится Грузино. Я отвечал и, конечно, без лести, что в моих глазах Грузино есть эмблема вкуса, прочности и порядка.

— Это так, — сказал мне Аракчеев, — но ты мне скажи, что тебе всего более нравится в Грузине?

Я отвечал, что остров Мелиссино.

— Да он, кажется, не так хорошо отделан.

На это я сказал графу:

— Может быть, ваше сиятельство, но благодарность выше всех украшений.

Граф был растроган моим ответом.

— Ну, Господь с тобой, — прибавил он, — поезжай.

Все время нашего разговора начальник штаба Клейнмихель стоял возле графа Аракчеева, и… конечно, я очень хорошо понимал, что граф, обращаясь со мною так ласково все время, меня изучал. <…>

Я пробыл у Вадковского[596] несколько дней, отправился под предлогом своей надобности в Орловскую губернию, Карачевский уезд, в имение Гревса, где написал подробно графу Аракчееву все, что узнал, что существуют три общества: северное, среднее и южное, наименовал многих членов и просил прислать ко мне в Харьков кого-нибудь для решительных мер к открытию заговора. Я приехал в город Карачев в назначенное мною число и час, несколько минут раньше в ожидании по назначению моему фельдъегеря; но прошло несколько часов, фельдъегерь не явился; смотритель спросил меня, не прикажу ли я лошадей закладывать; я сказал, что у меня сильно голова болит, и ехать далее не могу, спросил уксусу, перевязал голову, три дни мнимо страдал, потом начал понемногу выздоравливать, и наконец чрез несколько дней после назначенного срока приехал фельдъегерь; я выслал под предлогом какой-то покупки смотрителя вон и расспросил фельдъегеря, почему он не приехал раньше десятью днями, на что он мне отвечал, что зарезали в Грузине Настасью Федоровну, а потому Аракчеев был как помешанный; между тем весь город стал меня подозревать; городничий города Карачева наконец явился для спроса меня, кто я такой, и почему живу так долго на станции. Я ему отвечал, что я унтер-офицер, остался долго на станции, потому что нездоров, что нахожусь в годовом отпуске, и показал ему билет за подписью графа Аракчеева и начальника штаба Клейнмихеля; городничий просто испугался, извинился, что меня обеспокоил, и ушел; но эти 10 дней разницы имели большие последствия: никогда бы возмущение гвардии 14 декабря на Исаакиевской площади не случилось; затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы. Не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому столько оказано благодеяния Императором Александром I, которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь Государя и спокойствие государства, для пьяной, толстой, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины; есть над чем задуматься. <…>