Арабский кошмар - [11]

– Если вы будете каждую ночь подобным образом истекать кровью, то умрете, так и не добравшись до горы Синай. Только в большом городе вроде Каира можно отыскать такого человека, как Кошачий Отец, который специализируется на болезнях сна. В пустыне караван вас попросту бросит. Им вы будете только в тягость, как жертва Дурного Глаза. Но мой друг Кошачий Отец, – при этих словах Вейн осторожно обнял старика за хилые плечи, – не боится Дурного Глаза, и он не шарлатан, если вы сейчас подумали именно об этом.

Отец ухмыльнулся, и Бэльян решил, что они оба шарлатаны. Вейн продолжал:

– Он превосходный специалист по рецидивирующему кошмару, бессоннице, сомнамбулизму, каталепсии, кататонии, разговорам и пророчествам во сне, ночным выделениям, энурезу, святотатственным снам и восьми категориям сновидений, которые осудил и запретил Ихван аль-Сафа.

– А со мной что стряслось?

– Ничего из вышеперечисленного.

Нарочито таинственная парочка, Вейн и Отец, пристально смотрела на него.

– Кошачий Отец спросил, не желаете ли вы осмотреть дом?

Бэльян кивнул в знак согласия.

– Тогда спустимся вниз.

Поначалу Бэльян не мог понять, почему им захотелось показать ему дом, ибо там едва ли имелось что-либо заслуживающее внимания. Здание было, безусловно, большое; оно высилось над соседями по кварталу, но все пустующие комнаты с желтеющей штукатуркой на стенах очень походили одна на другую. Вейн объяснил, что все там фактически едят и спят где пожелают. Лишь в немногих комнатах была хоть какая-то мебель, да и та самого рудиментарного свойства: низкие деревянные столики, разбросанные в беспорядке валики от подушек и в одном месте – подставка для Корана. Они пересекли прохладный, темный внутренний двор, обсаженный кипарисами, но там попахивало отбросами. Мимо торопливо прошла закутанная в многочисленные одежды служанка. Они заглянули в комнату для варки кофе с ее конусообразными кусками сахара высотой в человеческий рост; миновали громадную мандару – гостиную – с высохшим фонтаном в центре потрескавшегося мозаичного пола. Пока они продолжали свой осмотр, заходя в пустующие кладовые и непонятного назначения комнаты, Бэльян осознал, что чувствует легкое недомогание; он ощутил резь в глазах и тяжесть на сердце. Он решил, что ему совсем не хочется ночевать в этом доме. Даже днем обстановка там была довольно гнетущая. Молочные стекла окон впускали внутрь грязновато-желтый свет, который струился на закопченные стены и заставлял лица мерцать и подрагивать в их сомнительном просветлении. По полу бегали тараканы; Кошачий Отец больше не производил впечатление полумертвого от истощения человека, каким казался во время консультации, и с удовольствием демонстрировал свое проворство, вприпрыжку давя насекомых босыми ногами. Гарем им увидеть не довелось. На крыше были разложены на просушку травы и неслышным шагом ходила, расстилая выстиранное белье, привлекательная берберская девушка. С крыши Бэльян смог взглянуть на улицу, по которой они пришли, и заметил, как некий человек, входя в дом, плюнул через левое плечо; это казалось не презрительным жестом, а скорее установленным ритуалом.

Лишь когда они вновь спустились во двор, Бэльян начал понимать, что там имеется кое-что интересное. За углом, близ двора, находилась аптека – отделанная кафелем беседка с устроенными на небольшом расстоянии друг от друга нишами в стенах. В нишах, в запечатанных кувшинах или завернутая в листья, располагалась поразительная коллекция кореньев, трав и порошков: белая чемерица, от которой люди умирают, захлебнувшись собственной рвотной массой; черная чемерица, которая очищает кишечник приступами опасных конвульсий; мандрагора, сонное снадобье; чеснок, вызывающий меланхолию; кат для возбуждения нервной системы; кола, приводящая к бессоннице; опиум для сумеречного состояния; барш, душистая паста для нанесения на зубы; сорок девять плодов дерева заккум; потогонный кумин; змеиный воловик, увеличивающий объем сердца; жевательные морские водоросли; бальзамин; фенхель; длинная сыть; асафетира; серая амбра; пилюли из паутины; илиастра; банж и златоцветник. Кроме того – страусиные перья, зубы нарвала и сережки хмеля.

Они спустились ниже, в подвалы, где, как объяснил старик, находились спальни для пациентов. Спальни являли собой фантастическое зрелище. С обеих сторон лестничного колодца тянулись во тьму длинные коридоры, куда не проникал свет свечей, державшихся на огромных, в человеческий рост, бронзовых подсвечниках, которые стояли в центре зала.

Было только около полудня, но некоторые кровати все равно были заняты. За спящими тревожным сном больными, уперевшими руки в бока или свесившими их с матраса, невидящим взором уставившимися в потолок или уткнувшимися лицом в подушку, присматривали помощники Отца, в основном молодые люди, которые беззвучно переходили от кровати к кровати и, опустившись на корточки или присев на пол, через сложенные домиком ладони нашептывали что-то на ухо спящим, направляя их сновидения в ту или иную сторону. В разгар ночи зал огласится шепотом, сопением и храпом, но главным образом – сплетением шепота, диктующего орнамент ночи. По залу ходили взад-вперед дюжие чернокожие невольники, приносившие и уносившие постельные принадлежности. Там плодились вши. С одной стороны из темноты послышались звуки лютни.