Арабская стенка - [30]

Зорин слегка подергал себя за чуб, чтобы успокоиться, но ярость подмывала тотчас же совершить не по рангу глупый поступок. Зорин на всякий случай решил не выходить из-за стола и не махать руками.

— Я и говорю, Олег Владимирович, без вас бы не видать мне стенки, как своих ушей.

Заместитель опять ничего не ответил, косясь на книжку, лежавшую перед ним.

Бублика молчание это нисколько не смутило, он продолжал, странно приплясывая:

— В наше время главное — помогать друг дружке, иначе никакого дефицита не достать. Я ведь тоже когда вам и пригожусь. Должность моя, конечно, маленькая, но и я при случае кое-что могу, не без того.

Зорин вспомнил вдруг, что этот самый малый, который плясал перед ним с таким видом, будто его приперла нужда срочно сбегать до ветра, год назад в деревне Пихтачи свалился с откоса, имея в одном интересном месте березовый веник. Стоило только представить эту картину, как сразу стало маленько легче на душе.

— Вот что, уважаемый, — разделяя слова, сказал заместитель. — Шел бы ты отсюда скорым шагом и больше сюда не возвращался.

— Как это? — Бублик слегка наклонился и приставил к уху ладошку. — Я не понял вас, Олег Владимирович.

Заместитель ослабил галстук и покрутил головой:

— Марш отсюда!

— Что?

— Марш отсюда, бездельник! — Олег Владимирович начал подниматься с кресла и почувствовал, что встать в полный рост не сможет: ноги были мягки и непрочны, руки дрожали. Пришлось сесть.

— Я что-то, наверно, не понял? — глаза Акима Бублика потеряли незабудочную яркость и стали пусты, как окошки нежилого дома.

Голос хозяина кабинета загремел, крепчая, как весенний гром:

— Вон отсюда, вон, дармоед! — Рука Зорина резко выпрямилась, указывая путь назад. В проеме полуоткрытой двери показалась на мгновение голова секретарши в голубом парике и тут же скрылась. Лицо секретарши было белее мела.

Бублик, наконец, все понял, качнулся и, спотыкаясь о ковер, ринулся на выход, следом, плеская страницами, полетела его книжка. Зорин искренне сожалел в тот миг, что не может подняться и дать непрошеному гостю под зад, чтобы непрошеный гость получил соответствующее ускорение и следовал бы с тем ускорением далеко, вплоть до места назначения. Зорин даже застонал от досады и бессилия. Тут надо было действовать споро, со сноровкой и ловкостью чемпиона, но откуда сноровка и ловкость у пожилого человека с потрепанными нервами. «Не те годы, не те!» — подумал заместитель и скорбно почесал затылок. В полуоткрытую дверь снова просунулось с выражением вопросительным и тревожным лицо секретарши. — Догони, Галочка, отдай ему книжку — забыл товарищ. Галочка прыснула в кулачок, затем послышалось, как весело и часто застучали каблуки через приемную и дальше по коридору. Зорин же вдруг засмеялся, испытывая великое облегчение. Так бывает, когда во сне видишь, будто тебя жуют крокодилы, но когда вскакиваешь с постели, прикусив во рту сухой язык, охватываешь глазами знакомую улицу, дворника дядю Мишу с метлой на тротуаре, слышишь, как галдят воробьи, тебя благостной волной окатывает чувство, что жить хорошо, никакие крокодилы тебя не сжуют, что пора бриться, завтракать, бежать на работу, и впереди обыкновенный день, подаренный щедрой судьбой, и жить на земле — прекрасное в общем занятие.

Смеялся Зорин долго, раскованно, потом взялся за телефон.

Аким Бублик вывалился из горисполкома и подался прочь в паническом настроении. «Что я наделал! Что я наделал!» Сердился он на себя справедливо, сознавая, что допустил грубую тактическую ошибку, которую жена-Шурочка не простит никогда. Бублик не понял и не поймет до конца, в чем состояла его ошибка, он был убежден с самого начала, с той минуты, когда был выдворен из кабинета на втором этаже, что Зорина оскорбил подарок в виде тоненькой книжки в дешевом переплете. «Конечно, он большой начальник, — думал Аким Никифорович, испытывая внезапно подступившую боль в животе. Было такое ощущение, будто в желудок попала, например, сосновая шишка или средних размеров камень. — Конечно, ему носят не книжки, он, наверно, берет в конвертах, натурой, а я ему как мальчишке пионеру брошюрку всучил, он и взвился, чучело рыжее, пугало огородное, штиблет заношенный!» Аким остановился возле мокрой и черной клумбы, плюнул. Хотел плевком попасть в сизого голубя, переступающего по асфальту с важностью полномочного посла, но не попал, и стоял некоторое время, пережидая, когда отпустит пронзительная боль. У него всегда вот так схватывало желудок после испуга и потрясений, однако, пересиливая ноющую боль, одолевала забота: «Что же дальше? Неужели — конец?» Без арабской стенки, это Бублик представлял твердо, наступит хана: во-первых, Шурочка натурально вытеснит из дома, во-вторых, поколеблется авторитет Бублика как человека богатого, удачливого и преуспевающего. Именно эта репутация позволяла нашему герою держаться на струе, пользоваться снисходительностью начальства, рожденной когда-то от безусловной уверенности, что Бублика не стоит трогать, что этого румяного ловкача подталкивает из таинственной глубины чья-то волосатая рука.

Бублик стоял возле клумбы, вытирал платком вспотевший загривок и думал с непривычным напряжением, как быть дальше, — какую найти лазейку, чтобы обогнуть на повороте рыжего заместителя. Вспоминались слова Бори Силкина насчет пенсионера, который, сидя дома, крутит как хочет городской торговлей. Аким Никифорович стукнул опять себя по лбу с азартом, будто придавил комара, пившего кровь, и, размахивая чемоданчиком, рысью припустил в сторону треста.