Арабская стенка - [12]

— Как она, жизнь? — спросил Иванов, глядя поверх головы Бублика с рассеянностью и легкой, кажется, досадой. Он вспомнил, как бесплатно обедал в столовой, где мать Бублика работала шеф-поваром, и краснел, садясь за стол, как уходил из столовой сытый, но униженный. Вспомнил и заскучал.

— Преуспеваем?

— Это ты преуспеваешь, мы звезд с неба не хватаем.

— Кто же мешает — хватать?

— А руки коротки, старина.

— Да…

— Зашел бы как-нибудь на семью мою посмотреть?

— Благополучно выглядишь, Аким…

— Не жалуюсь. Так зайдешь? Можно сейчас прямо, без церемоний?

— Сегодня занят, вот завтра разве…

— Можно и завтра, только позвони предварительно, — Бублик знал, что Иванов не придет и не позвонит ни завтра, ни послезавтра. Никогда. — Запиши-ко адресок мой.

Иванов, блестя очками, полез в карман пиджака за записной книжкой. Бублик пальцем потрогал книжку:

— Где брал такую?

— Что?

— Блокнот где брал?

— Я же в Африке три года трубил, подарили. Это крокодилова кожа.

— Вот это да! — Бублик еще раз потрогал книжку с почтительностью и вздохнул: — Пиши.

Иванов записал, пожал Акиму руку и тут же исчез в толпе, словно боялся, что его тотчас же нагонят и силком поведут в гости.

Бублик пошел дальше, качая головой: он думал о том, что вот некоторых посылают в Африку, в Египет, на Кубу, его же никуда не пошлют, в Омск разве за битумом. «Тряпок, поди, навез Васька Иванов, на всю жизнь себя обеспечил и детей своих, если они есть у него, забыл спросить. «Волгу», поди, купил… Обязательно купил. Что еще надо человеку, живет теперь и в ус не дует». Бублик припомнил, что Иванов одет с этакой аристократической небрежностью и во все заморское. «Записная книжка у него на высшем уровне, ручка с золотым пером, ишь ты!» Акиму Никифоровичу захотелось в Африку, где слоны ходят, как у нас, например, собаки, где всегда жарко и произрастают всякие плоды, которые не попадают на городскую базу Горплодоовощторга даже по праздникам. Сердце Бублика защемило от зависти к благополучным и преуспевающим однокашникам и сослуживцам. Иванова того же возьмем. Этот все пять курсов института в драных штанах просверкал, а вот поди ж ты — по заграницам шастает без трепета душевного, совсем это у него обыкновенно получается. Обнаглел Иванов: золотым пером пишет, и пиджак на нем с блеском, точно серебром осыпан, и очки шестигранные. Такие очки американские сенаторы-миллионеры носят.

Аким Бублик пересек улицу и сел в скверике на мокрую скамейку, чтобы всласть пожалеть себя.

Сквер был полон людьми.

Седая бабушка прогуливала мальчика, одетого в болоньевый комбинезон и потому похожего на космонавта, пенсионеры чуть поодаль шумно соображали на троих, напротив сидели в обнимку молодые — он и она. Она качала туфелькой, он крошил булку голубям, которые ходили по асфальту поступью сытых купчих. Солнце заваливалось за крыши, и на лужи легли кровавые его отблески, вода загорелась рубиновым огнем, запылала, колышимая ветерком. Яркая рябь слепила глаза, потом она вдруг притухла, и в сквер легла тень больших тополей.

Мальчик-космонавт собирал меж деревьями прошлогодние листья и отвозил их на грузовичке в кучу, наметенную дворниками. Пенсионеры громко рассуждали теперь, где и как достать стакан.

Бублику вдруг тоже захотелось выпить, он поглядел на часы. Винно-водочный еще открыт, значит, можно купить бутылочку. А потом и домой. Жена Шурка проявит, конечно, нездоровое любопытство, по какому поводу, мол, водка на столе. Что ей сказать? По пути в магазин Аким стал придумывать повод для выпивки. Дорога была короткая, и ничего не придумалось.

Двери подъезда были растворены настежь, проход загородил серый грузовик, крытый и с надписью «мебель». Двери подъезда были подперты с обеих сторон кирпичами, и там, в темноватом нутре, запертом машиной, будто пробкой, слышался тугой мужицкий сап. Аким нырнул было в дырку между дверьми и машиной, но ткнулся лбом в какой-то ящик и отпрянул, услышав к тому же ряд нехороших слов, произнесенных басом. На лавке у подъезда сидела пожилая соседка, отдаленно знакомая, рука ее лежала на пухлой продуктовой сумке.

— Тоже жду. Раскорячились и не торопятся!

— Подождешь, гражданочка! — сказал бас откуда-то, вроде бы снизу. — Мы тоже не на балалайке играем!

— У меня дети голодные сидят! — ответила соседка, поглаживая надутую сумку.

— Раньше надо было детей кормить, — посоветовала из-за машины женщина скороговоркой и, видать, сразу ушла. Дерзость эта всколыхнула соседку, она встала, вытянула руку и произнесла монолог насчет того, что если некоторым делать нечего, то лично она с утра до позднего вечера крутится как белка в колесе и не привыкла хвостом крутить. «Хвостом крутить тебе уже поздно, — подумал Бублик. — Старовата хвостом крутить». — И вслух сказал:

— Да вы не волнуйтесь, они быстро управятся. Переезжает кто?

— У нас вроде бы никто не собирался переезжать. — Соседка была не на шутку рассержена и больше, кажется, оттого, что проникновенный ее монолог был пущен на ветер. — Полчаса сижу, и конца не видать. Чего они там грузят, не пойму?

— Мебель, наверно, грузят.

— Значит, надолго. Если гарнитур еще… Теперь преогромные гарнитуры выпускают. Стенки там разные…