Арабески - [3]

Мэр говорил, что ему не хватает денег на дорогу.

Были б у меня деньги, дал бы этому мэру, и он построил бы дорогу.

Хорошее тут место.

Я нисколько не противоречу нынешним. Я их люблю. Для меня они часть природы, а ее нельзя не любить, пусть даже она нища духом, не в себе или пьяна безбожно.

Удивительна слабость человека: стоит только какой-либо тезе подвернуться ему под руку, и он уже при всех своих стараниях все никак не может от нее отделаться.

Теперь у нас инновации – вот ведь какие дела, не поперхнуться бы, не изойти на икоту.

Это как «Сим-сим, открой дверь». М-да. Тут главное не перепутать, не сказать «ячмень».

Что и говорить, мы подвинтили каждый свой нерв, каждый мускул на своем лице до необходимой точки.

Я мог бы рассказать вам множество самых занимательных историй о том, как у нас в России все складывалось и откуда тут взялась власть.

Но не буду.

Очень хочется еще пожить.

Всякому известно: против ветра нельзя… плыть, скажем так для благозвучия, – такая вдруг тебя охватывает гадость, доложу я вам, такая гадость, такая…

А у нас теперь собирают собачье дерьмо – цивилизация, знаете ли, накатила.

Выяснение этого вопроса было весьма назидательно, по крайней мере для тех, кто здесь хоть в чем-нибудь смыслит. Президент созвал их и спросил: «Ну как там?»

Ему ответили: «Ничего. Вот только с кризисом… хи-хи… а так, в целом, очень даже. Модерации вот только…» «Чего?» – спросил президент. «Ну, эти, – ответили ему, – как их, модерации…»

А ведь все зависит от величины. Но если взять ее и тут же поделить пополам, то уже и не так страшно, я думаю. Легко ведь только одним имбецилам – они все время счастливы.

Остальные же к этому состоянию только стремятся.

Хочется остановиться и замереть, не выражая желания двигаться дальше, после чего возникает не более чем рефлекторное движение, выдох, случайно принявший форму трехбуквенного ругательства.

Кое-что все еще дымится, конечно же, в верхней части наших потрохов, но в остальном наблюдается постепенное восстановление наших связей с действительностью.

А я знаю, почему мне не нравится милиция, проверяющая документы у таджиков. Я же воспитан на фильмах о Великой Отечественной войне, а там что ни фильм, то проверка документов: «Ахтунг! Аусвайс!» – и фашистский патруль проверяет документы ночью – холодно, голодно, сожженные деревни, вагоны с колючей проволокой, Бабий Яр, Освенцим, «Люди мира, на минуту встаньте!», истерзанное население, жизнь – никогда не знаешь, что будет в следующую секунду, и я, глядя на экран, всегда дрожал так, будто это у меня проверяют документы, а потом мне в лицо бьет яркий свет фонаря – мое лицо проверяют.

Любое несоответствие – расстрел на месте.

Так проверяли документы у моего отца в районе Бреста – он там три года в оккупации провел. Чуть замешкался – удар в зубы. Так что эта память генетическая, внутриутробная. Это потом уже она подкреплялась кинофильмами.

Все мои симпатии на стороне тех, у кого документы проверяют.

Так меня воспитали в Советском Союзе – все люди братья, а те, что тебя на улице изучают, – враги, к ним ненависть надо было испытывать. Ее и воспитывали.

И воспитали в конце-то концов – «Ахтунг! Аусвайс!»

Христианские имена вещь вовсе не такая безобидная. Например, Владимир – «властелин мира» по-старославянски, а Михаил – «равный Богу», то есть божественный. Так что первый будет осужден на вечные муки, а вот у второго еще есть небольшой шанс.

Тихий, тихий разговор. На пять тонов ниже естественного. Мерцающая зрачковатость и кашляющий взгляд, если только про взгляд и зрачковатость так можно сказать.

Ни за что не отгадаете, что он любит. Он любит Россию. Вот только не знаю, до завтрака или уже после.

Горячность прямо пропорциональна недостатку подлинного знания. Так говорит нам классик.

Так что не будем горячиться, обсуждая снег, мороз, сосульки и сколько там снегоуборочной техники куда вышло.

Ну вышло и вышло. По Петербургу, как убеждают чиновники, ее аж 1200 единиц, не считая 300 самосвалов.

И действительно, кто ж их считает. Ну вышли и вышли.

Они вышли, а снег остался лежать.

Вот вышли в минувшее воскресенье автомобилисты и стали откапывать свои машины – и это сразу стало заметно.

И лопаты исчезли. В один миг раскупили в городе все лопаты.

В этой ситуации жалко только одиноких стариков. Их в Петербурге полным-полно. И бредут они по колено в снегу – еле тащатся.

А я говорил с одним чиновником. Что ж, говорил я, со снегом-то у вас творится? Где техника? Где все? То есть горячился я.

А вот он мне отвечал совершенно спокойно. Снег, говорил он, все равно ведь сам растает, а денег всегда жалко. На них дом можно купить. На Канарах, а то и сами Канары. Кто ж их на технику пустит?

Так что старики и старушки еще долго будут у нас по сугробам ползать.

Оставшихся в живых поздравят с Днем снятия блокады или еще с каким-нибудь днем.

Перетаскивал я одну такую старушку через сугробы, и она поведала мне, отдышавшись, что когда-то снег во дворах убирали два дворника. Один подтаскивал снег к канализационному люку, а другой орудовал газовой горелкой – топил ею этот самый снег, а вода сливалась в канализацию. Всего-то для очистки огромного двора нужно было несколько часов, баллон с газом и горелка. Вот такие примеры из истории нашего славного города.