— И вы еще меня благодарите! — с чувством отвечал барон. — Вы, перед которым бы я должен был наклониться с благоговением.
Странный разговор их принял тогда другое направление. Они начали вспоминать университетские годы, своих общих товарищей, свою общую любовь. Они были как два человека, которые видят друг друга в первый раз. Аптекарю было жаль барона, а барон, пораженный высокой простотой аптекаря, в благородном порыве чувства признавал все свое ничтожество. В эту минуту между ними было что-то братское, потому что оба были готовы пожертвовать жизнью для одной и той же женщины.
Долго говорили они о прошедшей молодости, о старом профессоре, о коленкоровом платьице, об окне с занавеской и о горьком опыте жизни, а между тем Яков радостно перетаскивал чемоданы и пристегивал ремни к дорожной коляске.
Наконец лошади приведены. Все готово. Барон и аптекарь обнялись.
— Поклонитесь ей, — сказал, заплакав, барон.
— Не забывайте нас, — отвечал печально аптекарь.
Они еще раз обнялись.
Кучер махнул кнутом. Коляска покатилась.
Когда аптекарь возвратился домой, жена его, бледная, покрытая распущенными волосами, стояла на крыльце со свечой в руке и трепетно ожидала возвращения его.
— Ну, что? — спросила она глухим голосом.
— Уехал, — отвечал задумчиво Франц Иванович. — Теперь ты будешь спокойна.
— Уехал!.. — протяжно сказала аптекарша. — Уехал!..
Свеча выпала из руки ее, и она без чувств покатилась на пол.
Прошел год. В русском городке мало перемены. Гостиный двор нагнулся еще более. Кое-где еще несколько крыш развалилось. Ходить по тротуарам стало невозможно.
Однажды утром знакомый нам господин в венгерке, посидев в лавке купца Ворышева, попробовав нового черносливу и старых пряников, пошел к почтовому двору узнать, нет ли проезжающих. Попрыгивая по грязным тропинкам, он заметил идущего к нему навстречу человека. Первым взглядом опытного провинциала он заключил, что встречный не из городских, а вторым — что он ему не совсем незнаком. Он подошел поближе и вдруг остановился.
— Ба!.. Барон!
— Здравствуйте.
— Что, вы опять к нам?
— Нет; я только проезжаю.
— А коляска ваша?
— Она у почтового двора. Лошадей запрягают, а пока я пошел прогуляться.
— Так-с… Какой хорошенький у вас платочек носовой! Фуляровый, что ли?
— Да.
— Ах! Позвольте взглянуть. Очень мило!
Барон вдруг остановился и побледнел.
— Скажите, пожалуйста, — спросил он трепетно, — отчего в аптеке снята вывеска?
— Как, вы разве не знаете?
— Нет.
— У нас аптеки нет больше.
— А Франц Иваныч?
— Переехал в губернский город.
— Право? Отчего ж?
— Да так, после несчастия не хотел оставаться.
— После какого несчастия?
— Как, вы и этого не знаете?
— Нет.
— Шарлотта-то Карловна…
— Ну?..
— Долго жить приказала.
— Умерла?!.
— Да вот никак уж четвертый месяц. А я думал, что вы это знаете. Да, умерла бедняжка. Ведь, помните, хорошенькая была! Хоть бы в столице: сказали бы, что хорошенькая, право.
— Она долго была больна?
— Месяцев восемь. Муж, бедный, не отходил от нее ни на шаг. Да что тут делать? Против чахотки нет средств. Вы пробудете день с нами? Городничий наш женился на польке. У него можем отобедать. Знаете что? Странность какая! С тех пор как он женился, он совсем перестал хвалить полек — такой, право. Пойдемте к нему.
— Нет, нет! Я спешу в Петербург. Прощайте!
Из-за угла показалась дорожная коляска.
