Апрель - [11]

Вечер.

Александр Ульянов идет на квартиру Михаила Канчера.

Он еще ничего не знает о событиях, произошедших между одиннадцатью и двенадцатью часами на Невском проспекте в районе Аничкова дворца.

Он должен был получить известие от боевой группы.

Но он не получил его.

Он ждал до вечера.

Терпение иссякало капля за каплей.

Когда стемнело, он, всегда такой сдержанный, осторожный, выходит на улицу.

Он не может больше находиться в неизвестности.

Он должен узнать все.

Убит царь или нет?

Александр Ульянов идет по улицам вечернего Петербурга.

Он еще не знает, что Канчер на первом же допросе сознался уже почти во всем.

А он идет как раз на квартиру Канчера.

Полицейская засада. Арест. Проверка документов. Установление личности в участке по месту проживания.

И вот уже подпрыгивают колеса кареты с решетчатыми окнами по брусчатке Литейного. Жандармские унтеры, сидящие по бокам арестованного, несколько озадачены его поведением. Лицо молодого человека с момента задержания и по сию минуту почти не менялось. Он как вошел в квартиру Канчера задумчивый, хмурый, с напряженно сосредоточенным взглядом темных глаз, так и остался таким.

Он словно бы и не удивился тому, что его арестовали. Будто ждал ареста. Спокойно сел в карету. Таких унтеры уважали. Другие начинают биться, кричать. А этот сидит смирно, думает.

Откинув голову на холодную, обитую клеенкой спинку сиденья, арестованный сидел с закрытыми глазами. Да, он предвидел свой арест. Он был готов к нему. Вот только бы узнать: удалось бросить бомбы в царя или нет? Но у кого узнать? У жандармов не спросишь.

Карета въехала на мост. Запах большой воды, мокрого льда, весеннего воздуха и вообще всего того, чем пахнет река в марте, — все это донеслось до него сквозь решетчатое окно.

И вспомнилась Волга — река его детства и юности, и уютный деревянный городок на ее высоком зеленом берегу, и родительский дом, и сад, и младшие братья, и сестры, и мама…

Воспоминания понесли его от холодных, мрачных, свинцовых невских берегов на Волгу, в голубое детство, в солнечную юность, в безмятежное отрочество… Реальная действительность: бомбы, динамит, царь, жандармы, чудовищная напряженность последних перед покушением дней все это постепенно отодвигалось от него все дальше и дальше, пока не исчезло совсем.

Он заснул.

Жандармы переглянулись. Такого еще не было, чтобы арестованный засыпал в тюремной карете.

А он просто измучился, истерзался неизвестностью о делах, которым отдал всего себя, и неопределенностью своей дальнейшей судьбы в этом городе, из жизни которого он себя уже вычеркнул. И поэтому, когда его арестовали, когда стало ясно, что в ближайшее время ему не нужно будет ничего делать самому — его будут водить, возить, спрашивать, — все сдерживающие пружины его души расслабились, все тормоза отошли, и подсознание мягко и тихо взяло его уставшую плоть в свои руки и перенесло ее в самое необходимое для нее сейчас состояние — в сон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Железная дверь камеры, лязгнув, захлопнулась за спиной. Поворот ключа. Шаги по коридору. Гулкие, стихающие. Звук еще одной далекой двери. И все. Тишина.

Взгляд, скользнув по столу и кровати, остановился на окне. Толстые железные прутья, двойная решетка. Вросла в камень навечно.

Он сделал несколько шагов, дотронулся ладонью до стены. Холодная толщина ее, казалось, не имела предела. В ноги и плечи хлынула безнадежная, тягостная усталость.

Он поднял глаза. Закопченный сводчатый потолок, повторяя форму верхней части окна, мрачно нависал над головой, как крышка сундука.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Деревянная доска стола, вделанная в стену. Поднятая вверх, закрытая на висячий замок кровать. Между ними — узкое сиденье, такое же деревянное и вделанное в стену, как и стол.

В этой одинаковости стола и стула, в прикрепленной к стене кровати было что-то напоминающее купе железнодорожного вагона. «Поезд пришел на конечную станцию. Паровоз отцеплен. Вагон загнали в тупик», — подумал он и усмехнулся впервые после ареста.

Пощупав рукой сиденье и убедившись в его прочности, он опустился на стул. Каменный пол — неровный, выщербленный — усилил ощущение безысходности.

Камень. Кругом камень. Слева, справа, спереди, сзади, снизу, сверху. Холодный, мертвый. Безразличный ко всему на свете.

Тюрьма. Одиночка. Мышеловка. Человек отрезан от мира. Он оставлен наедине со своими мыслями и чувствами. В тупике возможностей.

Казнь бессилием. Неизвестностью. Неопределенностью. Невыносимый разрыв между способностью осознавать свое положение и невозможностью его изменить.

Он резко поднялся. Но что же все-таки произошло? Что случилось? Причина? И что с остальными? Вышло ли дело?

Он подошел к окну, раздвинул взглядом решетку, вышел мысленно за ворота крепости. Минута перед арестом возникла отчетливо и ярко.

Все было правильно. Он подошел к дому. Незаметно проверил, нет ли хвоста. Только после этого вошел в подъезд. Позвонил. Дверь открыла хозяйка квартиры. На губах — непривычная, заискивающая улыбка. Глаза — остановившиеся, полные молчаливого ужаса.

Он хотел было повернуться и уйти, но вдруг увидел в щель между стеной и косяком двери военную шинель…