Апрель - [10]
Пять минут двенадцатого.
— Ваше высокородь, Генералов еще раз руку за пазуху сунул, и чегой-то у него там — щелк! Я как раз рядом шнурок завязывал.
— Ваше высокородь, Осипанов с тротуару сошел. По мостовой прохаживаются.
— Ваше высокородь, Андреюшкин на своем предмете надрыв бумаги сделал.
«Может быть, они хотят, — думает ротмистр, — подать жалобу или прошение? На высочайшее имя? Остановить царский выезд и на глазах у публики вручить императору какую-нибудь петицию? О каких-нибудь там несправедливостях. И тут же об этом в газеты. Царю неудобно будет не ответить… Значит, хотят подать бумагу? Нет, судя по дерзким физиономиям, здесь дело не в бумаге».
Десять минут двенадцатого.
— Ваше высокородь, Канчер, Горкун и Волохов бегут от дворца на Невский!
— Ваше высокородь, Генералов и Андреюшкин открыто чего-то друг у друга спрашивают.
— Ваше высокородь, Осипанов им рукой машет.
«С минуты на минуту, — думает жандарм, — из дворца должен выехать опаздывающий на панихиду царь. И тогда эти типы бросятся к нему со своим прошением. Но Дурново же сказал, что надо ждать… Ну и денек сегодня! Какое, кстати, число? Первое марта. Шесть лет назад народовольцы…»
Ротмистр вскакивает. Глаза его стекленеют. Он чувствует, что волосы на голове слегка шевельнулись…
— Варламов! Борисов! — в ужасе шепчет ротмистр, хватая за рукава вошедших в лавку агентов. — Брать! Немедленно! Всех! Но тихо, без шуму. И все наблюдение — ко мне!
В лавку входят сыскные. Жандарм уже овладел собой.
— Свергунов и Стайн берут Генералова и Андреюшкина. Тимофеев — Осипанова. Живо! Остальные помогают. Извозчиков сюда, городовых! Чтоб быстро все было!
— Ваше высокородь, а Канчера с Горкуном? Да еще Волохов с ними…
— Шелонков! Свердзин! Шевылев! — командует ротмистр. — Отправляйтесь за этими троими! Да побыстрее!
Оп поворачивается к хозяину лавки. Грек, как рыба, выброшенная на берег, судорожно открывает и закрывает рот.
— Чтоб никому ни слова! — показывает жандарм хозяину кулак. — А то… Ясно?
И быстро выходит на улицу.
…Борьба неравная. Двадцатилетние юнцы бессильны перед натренированными, натасканными на такие дела сыскными, перед огромными, медвежьего обличья городовыми. По два-три человека на одного. Ломают руки, выхватывают свертки. А из переулков уже выкатываются возки и сани.
Заломив Генералову руки за спину, двое агентов падают вместе с ним в первые сани.
— В участок!
В следующий возок вталкивают растерянного бледного Пахома. Волосы у него растрепаны. Под глазом синяк. Шапку сбили.
— В участок!
Осипанов успевает оказать сопротивление. Когда его хватает сзади за руку первый агент, он, не оборачиваясь, бьет его ногой, но в это время огромный, как слон, будочник налетает сбоку, обхватывает и так сжимает, что Василий даже теряет на секунду сознание.
Канчера берут просто. Увидев полицейского, он бледнеет, оглядывается, сует было руку в карман, но агент мгновенно выворачивает ему руку, и Канчер обмякает.
Горкун пытается бежать. Ему подставляют ногу.
Поскользнувшись, он падает. Его бросают в сани, как неживого.
Сразу же после этого берут Волохова.
Ротмистр, наблюдавший всю операцию от начала до конца, удовлетворенно поглаживает усы. Уж что-что, а брать па улице нежелательных лиц в охранном умеют.
А на тротуаре уже роится толпа. Прохожие, забыв про весну и солнце, лихорадочно расспрашивают друг друга о случившемся.
— Господин, — обращается к ротмистру благообразный старичок, — вы не могли бы объяснить, кого это только что арестовали?
— Жулье, — равнодушно отвечает жандарм, — фальшивомонетчики.
Половина двенадцатого.
Проводив благополучно царский выезд, ротмистр направляется в участок, куда уже доставили арестованных. Едва он переступил порог, как все принимавшие участие в задержании сыскные встают.
— Ваше высокородь, ваше высокородь… — дрожащим голосом начинает дежурный пристав.
— Ну что там еще? — недовольно хмурится ротмистр.
— Так что при обыске динамитные бомбы найдены у студентов, — шепчет пристав.
Ротмистр бледнеет. Бросает быстрый взгляд на агентов. Даже сыскные, кого уже, казалось, нельзя удивить ничем, — даже сыскные не ожидали такого поворота дела.
— Где они? — спрашивает жандарм.
— Кто? — не понимает пристав.
— Студенты!
— Все сидят по разным камерам.
— А бомбы?
— Мы их, ваше высокородь, в чулан снесли и рогожкой накрыли…
— Рогожкой? — взрывается ротмистр. — Послать немедленно за специалистами! Перевести арестованных подальше от этого чулана!
Он благодарит всех сыскных, торопливо жмет им руки.
— Царь не оставит без милости, ребята. За царем служба не пропадет.
И только выйдя в отдельную комнату, дрожащей рукой сдергивает с себя шапку и крестится — мелко и суетливо… Господи, благодарю тебя за вразумление, за то, что наставил раба своего на мысли истинные! Ведь если б не вспомнилось о прошлом первом марта, если бы не решился брать студентов… Господи, ведь и подумать страшно, что могло быть… Головы бы не сносить… Благодарю тебя, господи, за то, что отвел беду от их миропомазанного величества, а самое главное — от меня самого! Спаси Христос, что надоумил вовремя взять этого треклятого Пахома…
Петербург.
1 марта 1887 года.
