Аппассионата. Бетховен - [39]

На этот раз он выпил столько акцизной водки, что рухнул как подкошенный и пересчитал головой все ступеньки. Сперва он, правда, попытался удержаться на ногах, но силы были уже не те, и он стремительно полетел вниз.

К этому времени у матери каждый вечер по непонятным причинам поднималась температура — доктор назвал болезнь «morbus diabolicus», — и Людвиг теперь старался не отходить от неё. По возвращении он всегда подробно рассказывал ей о происшедшем за день.

— Граф Вальдштейн вскоре прикажет в Вене запрячь свою карету.

Через несколько минут, показавшихся ему вечностью, мать тихо спросила:

— А кто это?

— Я же рассказывал тебе о нём.

Она согласно кивнула, но в глазах у неё застыл вопрос.

— Молодой коаудитор курфюрста, которому поручено здесь следить за порядком. Он уже получил тайные сведения о придворном оркестре. И знаешь, кто ему их дал? Только никому ни слова.

Губы на восковом лице едва шевельнулись.

— Буду... нема... как в могиле.

— Госпожа фон Бройнинг и её братья-каноники. Они дружат с графом. По слухам, господин Нефе и впрямь будет получать тысячу гульденов в месяц... А я триста.

— А что... отец сегодня на службе? — Мать настороженно подняла голову.

— У певцов сегодня дополнительная репетиция, — после короткого раздумья ответил Людвиг. — Она может продлиться ещё несколько часов.

Он деланно зевнул и с наигранной беззаботностью в голосе продолжил:

— Как же я устал! Давай поспим немного.

Он оглянулся и незаметно для матери спрятал бритву.

В один из последних мартовских дней 1785 года Людвиг забежал домой и услышал срывающийся от гнева голос доктора Рёрига:

— Вы — пропащий человек. Вы только и делаете, что пьёте. И после всего, что я вчера вам сказал... Ну-ка вон отсюда!

Отец громко икнул и заплетающимся голосом ответил:

— Я только... только хотел пропустить стаканчик за здоровье жены.

Он, шатаясь, вышел на лестницу, а Людвиг вошёл в комнату. Врач нервно расхаживал взад-вперёд.

— Как мама, господин доктор?

Врач остановился и невидящим взором уставился на Людвига. Затем он по-отечески положил ему руку на плечо:

— Людвиг, я... я был бы плохим врачом, если бы отказался от лечения, но дела твоей матери весьма неважные.

Людвиг вздрогнул, лицо его стало пепельно-серым.

— Но я могу и ошибаться. Это я так, на всякий случай...

— Сходить... за священником? — Мальчик решительно вскинул голову.

— Да, Людвиг. Пора её соборовать.

— Господина каноника нет дома, но он должен скоро вернуться. Какая у вас к нему нужда, месье Людвиг?

— Мне нужно, чтобы он совершил обряд соборования.

— Позволю себе спросить над кем? — Лакей удивлённо вскинул брови.

— Над моей матерью Магдаленой ван Бетховен. Господин каноник знает, где мы живём, — на Рейнгассе, в доме Фишеров. Только, пожалуйста, не тревожьте госпожу фон Бройнинг.

— Нет, нет, что вы, месье Людвиг, — шёпотом заверил лакей. — Впрочем, господин каноник через час уже будет на Рейнгассе. А я пока вызову служку.

Мальчик поспешил удалиться. Он шёл, не видя и не слыша ничего вокруг. В голове, как мельничные жернова, вертелись одни и те же слова: «Обряд соборования над моей матерью Магдаленой ван Бетховен... Обряд соборования над моей матерью Магдаленой ван Бетховен... Обряд соборования над моей матерью Магдаленой ван Бетховен...»

Ноги его постепенно словно налились свинцом. А куда он вообще забрёл? Неужели на толкучку? Вот одна из лавок старьёвщика, и что же перед ней выставлено?

Да это же вещи матери! Вот её красивый пеньюар, вот праздничное платье. Да кто же посмел отнести их старьёвщику? Он обернулся. Отец! Ну конечно же отец!

Он вспомнил слова доктора: «И это после всего того, что я вам вчера сказал...» Так, ясно, он воспользовался безнадёжным положением матери, залез в шкаф и...

Людвиг пощупал шелковистую ткань пеньюара. Отец решил, что матери вещи уже не понадобятся, а ведь у неё одно единственное праздничное платье.

На пороге лавки показался неопрятно одетый толстяк.

— Посмотрите, какой роскошный пеньюар, молодой человек.

— Да уж знаю. — Людвиг растянул рот в недоброй улыбке.

— Превосходный подарок для вашей матери.

— Разумеется, и платье тоже.

— А уж платье!.. — Старьёвщик в восторге даже облизнул грязные пальцы с обломанными ногтями. — Уж поверьте, молодой человек, на толкучке такие прекрасные вещи попадаются крайне редко. Вам очень повезло.

— Согласен, — кивнул Людвиг. — И сколько они стоят?

— Двадцать гульденов.

— Десять.

На толкучке даже из-за платьев матери нужно торговаться. Здесь постыдное поведение неизбежно, как и грязные тряпки и пальцы торговца. Сейчас он изобразит ужас.

— Но, молодой человек, я сам заплатил за них восемнадцать...

— Моё последнее слово: пятнадцать! Договорились? Хорошо, упакуйте и пришлите мне всё не раньше чем через два часа в дом пекаря Фишера на Рейнгассе.

— Может быть, молодой человек оставит задаток?

— Вот два штюбера. — Людвиг небрежно швырнул монеты на груду тряпья. — Меня зовут Людвиг ван Бетховен.

Старьёвщик даже вытаращил глаза от изумления:

— Выходит, вы сын...

— Того, кто продал вам эти вещи.

Уходя, Людвиг попытался вспомнить, кому он ещё давал свой адрес.

Он в раздумье остановился возле дворца. Так, правильно, это дом, где жила Элеонора, где он провёл столько прекрасных часов и где над порталом вырублена огромная каменная шляпа каноника. Никогда ещё у него не было так много свободного времени. Нужно подождать, пока из двери под каменной шляпой выйдут каноник со служкой и тогда... А пока приходится сдерживать себя и вести себя так, чтобы не выдать глазами своего горя.