Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких - [14]

«Очень много крыс», — замечает Абалкин в своем отчете. — «…Доносится возня, писк, хруст и чавканье. Щекн снова появляется в дверях. Он энергично жует и обирает с морды крысиные хвосты».

(С.207)

Легенда о Пестром Флейтисте обеспечивает не только образность и характеризацию; ее структура является прообразом структуры событий в истории Абалкина.

Парадигма легендарного сюжета состоит из:

а) города, наводненного крысами;

б) странствующего крысолова, обещающего за определенную награду избавить город;

в) он выполняет задание, уведя крыс прочь — с помощью своей флейты;

г) горожане отказывают ему в обещанной награде;

д) Флейтист уводит с помощью непреодолимой музыки городских детей в ближнюю гору, где они все и исчезают навсегда бесследно.[23]

История планеты Надежда, упрощенная до оголенной структуры, состоит из:

а) планеты — жертвы опустошающей эпидемии;

б) неизвестной сверхцивилизации, предлагающей увести жителей Надежды в новый, чистый мир;

в) большая часть населения планеты эвакуируется через межпространственные туннели сверхцивилизации;

г) вооруженное меньшинство противостоит эвакуации и борется за защиту их собственной, хотя и пораженной эпидемией, цивилизации до горького конца;

д) сверхцивилизация замышляет завлекать оставшихся городских детей в свой непостижимый иной мир.

А} В архетипической легенде крысы и чума — просто факты жизни, ни божья кара, ни природное наказание. В версии Стругацких происхождение болезни прямо связано с безответственной опасной жадностью и слепотой технологически развитого общества (Максимова «официальная» версия) или со злой волей чуждой, внешней силы (версия выживших). Композиционный прием помещения рассказа в рассказ, то есть использование доклада Абалкина как отдельной части Максимова повествования, позволяет этим двум интерпретациям перекрываться. Двойная мораль настолько же очевидна, насколько и пессимистична: развитие технологий опасно не только само по себе, но и в сочетании с социальной и психологической отсталостью, оно несет в себе семена новой катастрофы: то же самое общество, что оказалось способным создать разрушительную технологию, способно обвинять чуждую «расу отвратительных нелюдей» в собственных неудачах.

Б} В версии Стругацких сверхцивилизация действует как Флейтист, обещая вывести население в такое место, где нет эпидемии.

В} В версии легенды, составленной братьями Гримм, крысы следуют за Флейтистом из города в реку Везер, где и тонут. Знаменитое стихотворение Роберта Броунинга украшает эту последовательность событий метафорой армейского марша:

«И когда в тишине ноты флейты звучали,

Будто где-то вдали сапоги застучали,

Шаг за шагом, как град накатились,

Ужасного грома раскаты родились

В смятении крысы из нор появились.»

И антропоморфизацией крысиных семей:

«Десятки и сотни молчащих семей,

За братом сестра, за мужем жена

Звучание флейты желаний сильней,

Вот первая сотня их в реку вошла.

Все погрузились навеки

в темные воды Везер.»[24]

Обе поэтические метафоры Броунинга — армия и «братья, сестры, мужья, жены», — актуальны в научно-фантастической версии Стругацких. С этого момента в тексте мотив Пестрого Флейтиста пересекается с эмпирическими историческими источниками, руководящими повествовательским выбором образов. Подобно крысам в стихотворении Броунинга, семьи на планете Надежда следовали за своими «флейтистами» как армия эвакуированных — но у этой армии имеется специфический предшественник XX века — эвакуация евреев в лагеря смерти в ходе Холокоста. Отчет Абалкина содержит жуткую сцену deja vu.

«Но я уже и без всякого прожектора вижу, что асфальт здесь почти сплошняком покрыт довольно толстой неаппетитной коркой, какой-то спрессованной влажной массой, обильно проросшей разноцветной плесенью. Я вытаскиваю нож, поддеваю пласт этой корки — от заплесневелой массы отдирается не то тряпочка, не то обрывок ремешка […]

Я поднимаюсь и иду дальше, ступая по мягкому и скользкому. Я пытаюсь укротить свое воображение, но теперь у меня это не получается. Все они шли здесь, вот этой же дорогой, побросав свои ненужные большие легковушки и фургоны, сотни тысяч и миллионы вливались с проспекта на эту площадь, обтекая броневик с грозно и бессильно уставленными пулеметами, шли, роняя то немногое, что пытались унести с собой […] И почему-то казалось, что все это происходило ночью — человеческая каша была озарена мертвенным неверным светом, и стояла тишина, как во сне…

— Яма… — говорит Щекн.

Я включил прожектор. Никакой ямы нет. […] А в двух шагах впереди влажно чернеет большой, примерно двадцать на сорок, прямоугольник гладкого голого асфальта.

— Ступеньки! — говорит Щекн как бы с отчаянием. — Дырчатые! Глубоко! Не вижу…

У меня мурашки ползут по коже: я никогда еще не слыхал, чтобы Щекн говорил таким странным голосом.»

(С.235)

«Дыра», которой экстраординарно чувствительный Щекн боится как смерти, Абалкину кажется просто черным квадратом. Черный квадрат символизирует также дверь в газовую камеру в раннем романе Стругацких «Улитка на склоне» (См. с.133).

Г} В легенде kleinburgerliche горожане Гаммельна отказывают Пестрому Флейтисту в обещанной награде за изгнание крыс из города. В романе «Жук в муравейнике» этот центральный момент практически полностью отсутствует, по той простой причине, что хотя Странники и «активно вмешивались» в дела планеты Надежды, нет никаких данных, что они требовали вознаграждения. Это — единственный значимый отход от подтекста Пестрого Флейтиста, хотя и исключающий любое напрашивающееся нравоучение: не было нарушенных обещаний, не было предложенной награды, затем отмененной скаредными недальновидными бюргерами. Напротив, отчаянное сопротивление эвакуации Странниками обосновывается моральными и этическими причинами. Слова одного из выживших, встреченных Абалкиным и принадлежащим не к благодушному среднему классу, а к защищающемуся диссидентскому меньшинству, определяемому не цветом кожи или социальным классом, но взглядом на мир: