Апокалиптическая фантастика - [171]

Робот-мать Тани учила ее нянчить кукол размером с живого младенца, учила и биологии, и генетике, необходимым для терраформирования Земли. В родовой лаборатории Таня научилась клонировать и препарировать лягушек, но препарировать кошек отказывалась наотрез.

Робот-отец Арне помогал ему, когда тот учился ходить, и преподавал геологию терраформирования. Первым его экспериментальным проектом стала колония клонированных муравьев в стеклянном террариуме.

— Мы не можем существовать одни, — говорил ему клон-отец. — Мы развивались как часть биосферы. В криоустановке хранятся семена, споры, клетки и эмбрионы, которые помогут вам ее возродить.

В детской и на игровой площадке, потом в классах и в спортзале мы научились любить роботов. Они тоже любили нас, насколько роботы на это способны. Они были бессмертными. Иногда я им завидовал.

Я горевал о родителях и об их Земле, погибшей сотни тысяч, если не миллион лет назад — роботы не знали точно. Компьютер разбудил их, когда Земля вновь прогрелась настолько, что на ней стала возможна жизнь.

Мы видели их только на голограммах, слышали их голоса из голографических баков. Когда мой голографический отец исполнял роль учителя, он выглядел высоким худым человеком в темном костюме, с тонкими черными усиками. Когда он считал, сколько раз я отжался в центрифуге, то казался моложе, безусым, в красном спортивном костюме. В спокойные минуты, рассказывая о своей жене и доме, он бывал в бордовом халате. Читая лекцию из бака, он иногда помахивал незажженной трубкой.

Он хотел, чтобы я знал историю искусства.

— Я писал книги и статьи о проекте до столкновения, — сказал он. — Тебе придется продолжать историю. Она понадобится тем, кто придет за нами.

Робот-мать Тани ничем не отличалась от других роботов, кроме золотой пластинки на плоской груди, зато ее голографическая мать была высокой, красивой и совсем не плоскогрудой. У нее были яркие серо-зеленые глаза и густые черные волосы, падавшие, когда она их распускала, до пояса.

В классном баке, обучая нас биологии, она представала в белой лабораторной куртке. В спортзале, на занятиях танцами, являлась в красивом черном платье. В бассейне на нижнем уровне — в красном купальнике, и в нем же я видел ее во сне. Настоящего пианино у нас не было, но она иногда играла на рояле в баке и пела песни, записанные по памяти, о жизни и любви на Земле.

Таня выросла такой же высокой, как она, с такими же яркими зеленоватыми глазами и шелковистыми черными волосами. Она любила петь те же песни тем же звучным голосом. Мы все ее любили — все, кроме Дайны, которой, казалось, было все равно, любит ли ее кто-нибудь.

Голографическая мать Дайны, доктор Дайна Лазард, была меньше Таниной, с грудью плоской, как серая именная пластинка на ее роботе. У нее были волосы красного золота, наверно, красивые, если бы она отпустила их подлиннее, но она стриглась коротко и обычно скрывала их под черным колпачком. Она научила Дайну французскому и русскому, истории литературы и искусства, и почти все, что мы, остальные, знали о старой Земле, мы узнали от нее.

— Знание. Искусство. Культура. — Ее обычный голос был сухим и невыразительным, но начинал звенеть, когда она заговаривала об этих сокровищах и о том, как пугает ее мысль, что они утрачены навсегда. — Нет ничего важнее этого!

На ее занятиях мы надевали видеорадиошлемы, которые позволяли устраивать экскурсии по прежнему миру. Мы на виртуальном самолете пролетали над белыми вершинами Гималаев, ныряли в реку, прорезавшую Большой каньон, пересекали ледяную пустыню Антарктики до самого полюса. Мы видели пирамиды и Акрополь и более поздние небоскребы. Она водила нас по Эрмитажу, Лувру и Прадо. Она хотела, чтобы мы полюбили их и всю пропавшую Землю.

Дайна любила. Когда она доросла до копии своей матери, она так же коротко подстригла волосы, прикрывала их таким же черным колпачком и носила такие же темные платья. Если ей кто-то и нравился, то разве что Арне.

Его клон-отец, доктор Линдер, был мускулистым великаном, который преподаванием атлетики оплачивал свой путь к степеням в физике и геологии. Такой же толковый и сильный, Арне целыми днями бегал на тренажере в центрифуге. Он учился всему, чему могли научить наши родители, и в ВР-шлеме совершал с Дайной экскурсии по погибшему миру, а потом играл с ней в шахматы. Может быть, они занимались любовью — не знаю.

У нас не было детей. Как бы ни хотелось нам их иметь, в планы Дефалько они не входили. Родовая лаборатория, как объяснила мать Тани, предназначалась только для клонов. Роботы, когда требовалось, давали нам контрацептивы.

Тане они требовались часто. Она, наш биолог, разбиралась в сексе и наслаждалась им. Как и Пепе. Они еще подростками всегда держались вместе и не скрывали своих чувств. Впрочем, Таня бывала щедра и ко мне.

Однажды, танцуя с ней в спортзале, я, оглушенный ее запахом, голосом, ее легким телом в моих объятиях, прошептал ей признание. Под обжигающим взглядом Пепе она вывела меня из зала и отвела наверх, в купол.

Было новоземелие, огненно-красный серп Земли рассекал черную беззвучную ночь, окрашивая лунную поверхность в мертвенный розоватый цвет. В полутемном куполе Таня обнажила свои прелести и раздела меня, дрожавшего от волнения и восторга.