Апокалипсис Томаса - [7]

В Роузленде хранили секреты. Для хранения секретов причин много, и только малая их часть обусловлена злом.

Я устраивался на шезлонге, чтобы дождаться, когда мистер Шилшом включит свет на кухне, и тут ночь заинтриговала меня. Я не говорю — удивила, потому что у меня вошло в привычку ожидать чего угодно.

К югу от террасы широкая дуга ступеней поднималась к круглому фонтану, у которого высились шесть больших ваз эпохи итальянского Ренессанса. За фонтаном еще одна дуга ступеней вела к травяному склону между двумя зелеными изгородями. С другой стороны изгородей журчали водяные каскады, на которые падали тени высоких кипарисов. Вся эта красота вела к очередной террасе на вершине холма, сотней ярдов выше, где стоял украшенный резьбой, без единого окна мавзолей из того же известняка, куб со стороной в сорок футов.

Построили мавзолей в 1922 году, когда закон еще не запрещал захоронения близких на территории собственного поместья. Но в этой великолепной могиле не лежали разлагающиеся трупы. Для урн с прахом предусмотрели ниши в стенах. Там и нашли последнее пристанище Константин Клойс, его жена Марта и их единственный ребенок, который умер молодым.

Внезапно мавзолей начал светиться, будто огромное сооружение построили из стекла, а внутри запульсировала золотистым светом невероятных размеров масляная лампа. Финиковые пальмы, растущие за мавзолеем, отражали это сияние, их ветви превратились в оперенные хвосты фейерверков.

Стая ворон, слишком потрясенных, чтобы каркать, сорвалась с пальм с хлопаньем крыльев. Птицы тут же растаяли в темном небе.

В тревоге я вскочил, как делаю всегда, если здание неожиданно для меня начинает светиться.

Я не помнил, как поднялся по ближайшей дуге ступеней, как миновал фонтан и поднялся по второй дуге. Пришел в себя на пологом травяном склоне, на полпути к мавзолею.

Ранее я посещал эту могилу. Знал, что мавзолей прочностью и толщиной стен не уступает пороховому погребу.

Теперь мавзолей выглядел стеклянной клеткой, в которой жили светящиеся феи.

Хотя этот неестественный свет не сопровождался звуком, возникало ощущение, что распространяющиеся от мавзолея волны давления ударяются об меня, проходят насквозь, будто я испытываю приступ синестезии, ощущаю звук тишины.

Именно эти волны сдернули меня с шезлонга, заставили подниматься сначала по ступеням, потом по траве. Они вихрем проносились сквозь мое тело, и этот водоворот вогнал меня в некое подобие транса. Когда до меня это дошло, я обнаружил, что более не стою на месте, а вновь поднимаюсь по склону. Я воспротивился стремлению подойти к мавзолею… и мне удалось побороть силу, которая тащила меня вперед и вверх. Остановился и более не сдвигался с места.

Однако волны не унимались, наполняли меня желанием обрести что-то мне еще неведомое, ценный приз, который мог бы стать моим, если бы я приблизился к мавзолею, пока этот странный свет лучился через его стены. Но я продолжал сопротивляться силе, тянувшей меня к мавзолею, и она начала слабеть, так же, как свечение.

У меня за спиной раздался строгий мужской голос, заговорил с акцентом, который я не смог определить:

— Я тебя видел…

Изумленный, я резко обернулся и разглядел только пустой склон, уходящий к бурлящему фонтану.

А мужчина продолжил, опять сзади, чуть мягче, причем создавалось полное ощущение, что губы, с которых слетают эти слова, находятся в считаных дюймах от моего левого уха:

— …там, где ты еще не побывал.

Я вновь развернулся на сто восемьдесят градусов. Никого.

Когда свечение уходило из мавзолея на вершине холма, голос затих до шепота: «Я надеюсь на тебя».

Каждое слово звучало тише предыдущего. Полная тишина вернулась, едва лишь золотистое сияние ушло в новые известняковые стены мавзолея.

«Я тебя видел, где ты еще не побывал. Я надеюсь на тебя».

Если кто и говорил со мной, то не призрак. Я вижу задержавшиеся в этом мире души мертвых, но этот мужчина оставался невидимым. Кроме того, мертвые не говорят.

Иногда душа усопшего пытается общаться, не просто кивая или жестами, но посредством искусства пантомимы, что может очень раздражать. Как любого психически здорового человека, меня охватывает неодолимое желание задушить мима, если я оказываюсь на его представлении, но уже мертвого мима такой угрозой не испугать.

Развернувшись на триста шестьдесят градусов, в полнейшей тишине, я, тем не менее, поздоровался: «Привет?»

Ответил мне стрекот одинокой цикады, которой удалось спастись от хищных лягушек.

Глава 3

Кухня особняка не столь огромна, чтобы играть здесь в теннис, но столы посреди нее величиной вполне сгодились бы для пинг-понга.

Столешницы кое-где из черного гранита, кое-где — из нержавеющей стали. Шкафчики из красного дерева. Пол — белый кафель.

Ни один угол не украшали банками для печенья в виде медвежат, или керамическими фруктами, или яркими полотенцами.

Теплый воздух благоухал рогаликами на завтрак и дневным хлебом, тогда как лицо и фигура шефа Шилшома предполагали, что единственный его грех — несдержанность в еде. Его маленькие, в белых кроссовках, достойные балерины стопы переходили в массивные ноги борца сумо. От монументального торса лестница подбородков вела к веселому лицу, на котором рот напоминал лук, а нос — колокол, и глаза синевой соперничали с глазами Санта-Клауса.