Апельсинки. Честная история одного взросления - [14]
Бабушка, наоборот, была полна решимости продолжать борьбу.
В конце октября ко мне из столицы прилетела мама. Она обещала прилететь еще к 1 сентября и проводить меня первый раз в первый класс, но не смогла, и вот прилетела только сейчас.
Я очень ждала маму и совсем на нее не сердилась. Моя любовь, в знаменателе которой было расставание и расстояние, крепла в своей безусловности с каждым днем.
Мама вошла в квартиру и ахнула: ее пухлая, круглолицая, розовощекая девочка превратилась в завядшую сгорбленную старушку, смердящую уксусом, с выключенными глазками и впалыми щечками…
— У нас беда, Нина, — сказала маме вместо приветствия вышедшая в коридор бабуся тоном, которым вполне уместно объявить о смертельном диагнозе ребенка. — ВШИ!
— Господи! — выдохнула успевшая испугаться мама. — А я уж подумала!.. Ну вши — это не приговор. Можно попробовать вывести, а если не получится — обрезать волосы и не мучить ребенка…
Бабуся потемнела лицом. Мама своими бездумными словами только что обесценила ее семилетний труд по взращиванию моих волос, признала бабусю проигравшей в войне со вшами и фактически предложила капитулировать, отдать полигон боевых действий этим отвратительным насекомым…
— Ребенок не понимает и еще долго не поймет своего счастья — иметь такие волосы. Вам-то, я смотрю, все просто: обрезать проще, чем бороться, бросить проще, чем растить…
Теперь уже бабуся мстительно топталась на больных маминых мозолях: я по договоренности была отвезена на воспитание бабусе и дедусе в возрасте одиннадцать месяцев, и вот уже шесть лет мама никак не решалась забрать меня к себе в столицу… На постоянно задаваемый мной вопрос: «Почему?» — мама отвечала расплывчато, по-взрослому: «Нет такой возможности».
В семь лет такой ответ никак не приближает ребенка к осознанию истинных причин отказа.
Бабуся и дедуся любили меня строгой воспитательской любовью. Возможно, решись мама забрать дочь, они бы и не отдали меня без боя, но аргумент о невероятном одолжении, которое они делают, взращивая меня у себя, тем самым развязав руки маме, был убийственным и не предполагал наличия контраргументов.
Мама обиделась и ушла плакать на балкон. Я немедленно отправилась за ней — жалеть и успокаивать.
Я любила бабусю и дедусю, с которыми жила всю свою жизнь, но каждый раз, когда приезжала мама, я вела себя как предательница. В любом споре я по умолчанию занимала сторону мамы, защищала ее, обнимала, словом, делала все, чтобы доказать маме свою безусловную любовь.
Ближе к вечеру мы с мамой отправились гулять по городу. Погода для октября стояла необычно нежная и теплая, не требующая шапки и зонта.
Я шла по набережной, доверчиво вложив одну ладошку в мамину руку, а второй, сама того не замечая, постоянно чесала голову, практически не вынимая руки из волос.
МАМА ШЛА РЯДОМ И РАЗДРАЖАЛАСЬ. ОНА ВИДЕЛА ДОЧЬ СЛИШКОМ РЕДКО, ЧТОБЫ ВОТ ТАК СРАЗУ ПРИНЯТЬ В НЕЙ ВНЕШНИЕ НЕДОСТАТКИ.
А ведь любой маме хочется быть мамой принцессы, а не прыщавенькой, кривозубенькой, полненькой, неуклюжей девочки с проблемным пищеварением и неистребимым запахом уксуса от волос.
— Так, хватит! — вдруг резко сказала мама и остановилась посреди набережной, оглядываясь по сторонам. — Решено! Мы вот прямо сейчас идем в парикмахерскую! Где здесь ближайшая, не знаешь?
Я махнула рукой в сторону серого трехэтажного здания с надписью «Дом быта».
Не прошло и часа, как я обрела новую стрижку. Волосы обрезали по лопатки и обработали специальным противопедикулезным средством.
Я была напряженно счастлива. Прислушивалась к новым ощущениям: с непривычки мерзла шея, а голова, не чувствующая привычной тяжести волос, была легкой и воздушной.
Когда мы вышли из парикмахерской, уже насыщенно стемнело — бабуся с дедусей наверняка волнуются, места себе не находят, надо спешить.
Всю дорогу до дома я проскакала вприпрыжку, а мама испуганно молчала, изредка тяжело вздыхая.
Еще в лифте, под блеклой потолочной лампой, стало понятно, как сильно мама боится. Боится бабусиного гнева. Она была бледна и неистово кусала губы.
Я мгновенно переняла мамино состояние и прямо там, в лифте, погрузилась в вязкое болото страха.
…Бабушка вышла в прихожую, вытирая руки о кухонное полотенце, и остолбенела. Я вжалась в стену и опустила голову. Обстриженные волосы виновато повисли, прикрывая мое готовое к слезам личико.
У бабуси затряслись губы, и она тихо-тихо и оттого зловеще произнесла по слогам:
— У-би-рай-тесь от-сю-да ВОН! Обе!
Во мне взметнулась неожиданная радость. Я решила, что теперь маме придется немедленно собрать свой еще толком и не распакованный чемодан и, взяв меня за руку, забрать с собой в столицу, а не выдумывать причины, почему и в этот раз «нет такой возможности».
— Ну ладно вам… мама, — примирительно сказала мама бабусе, идя за ней на кухню, чтобы сгладить градус возмущения последней. — Волосы не зубы — отрастут еще…
До этой ситуации «мамой» бабусю мама не называла никогда…
В прихожую выбежал дедуся, который даже не заметил произошедших с внучкой перемен, но в воспитательных целях, не желая тратить время на то, чтобы разбираться в ситуации, профилактически рявкнул на меня:
