Анжелика и её любовь - [50]

На паперти собора Парижской Богоматери он просил не милосердия, а справедливости. И обращался не к тому Богу, чьи заповеди нередко нарушал, но к Тому, кто олицетворял собой Разум и Знание: «Ты не вправе оставить меня — ведь я никогда Тебя не предавал».

Однако в те минуты он был уверен, что умрет.

Только придя в себя на берегу Сены, вдали от орущей черни, и с удивлением обнаружив, что жив, он понял — произошло чудо.

То, что последовало затем, было нелегко, но не оставило у него слишком тяжелых воспоминаний. Нырнуть в холодную воду реки, в то время как охранявшие его мушкетеры безмятежно храпели, подплыть к спрятанной в камышах лодке, отвязать ее и отдаться на волю течения. Должно быть, он ненадолго потерял сознание, затем, очнувшись, снял с себя рубаху смертника и оделся в поношенное крестьянское платье, которое нашел в лодке.

Потом он много дней брел к Парижу по бесконечным обледенелым дорогам, отверженный, голодный, потому что не осмеливался заходить на фермы, и только одна мысль поддерживала его: «Я жив и я от них убегу».

После дыбы его хромая нога представляла собой странное зрелище. Иногда она выворачивалась в колене, и он вдруг видел, что она становится на землю наоборот — пяткой вперед, словно у марионетки. Он выдернул из изгороди два колышка и смастерил из них подобие грубых костылей. Всякий раз, когда после передышки ему приходилось снова пускаться в путь, он на протяжении всего первого лье испытывал невыносимую боль и едва сдерживался, чтобы не издавать при каждом шаге безумного крика. Сидящие на оголенных яблонях вороны со зловещим интересом смотрели на это истерзанное существо с растянутыми суставами, готовое вот-вот рухнуть в беспамятстве. Затем боль понемногу притуплялась, и ему удавалось идти сравнительно быстро. Всю его пищу составляли подобранные в канавах мерзлые яблоки, иногда — упавшая с крестьянской повозки репа. Монахи, у которых он попросил приюта, были к нему добры, однако задумали отправить его в ближайший лепрозорий, и ему стоило немалого труда украдкой сбежать по пути туда. Он снова заковылял по дороге, отпугивая редких встречных крестьян своими окровавленными лохмотьями и платком, скрывающим лицо.

Однажды, почувствовав, что не в силах более сделать ни шагу, он собрал все свое мужество, чтобы осмотреть, наконец проклятую ногу. Сделав над собой неимоверное усилие, он отодрал от тела задубевшую от крови ткань коротких штанов и увидел на задней стороне колена два торчащих из зияющей раны жестких белесых обрывка, похожих на китовый ус. Именно их беспрестанное трение о поверхность раны причиняло ему ту адскую боль, от которой он не раз терял сознание. В отчаянии он лезвием ножа, найденного на дороге, отрезал эти мешающие ему отростки, которые были не чем иным, как его собственными разорванными сухожилиями. После этого нога сразу утратила всякую чувствительность. Теперь она еще больше крутилась во все стороны, как у тряпичной куклы, и совсем не слушалась, но идти все же стало намного легче.

Наконец на горизонте показались колокольни Парижа. Следуя заранее продуманному плану, Жоффрей де Пейрак обошел город кругом. Когда он приблизился к часовне в Венсенском лесу, то почувствовал, что победил.

Скромный храм, укрытый в лесу, избежал наложения королевских печатей — единственное исключение из всех некогда богатых владений тулузского графа. Он погладил каменную стену и подумал: «Ты еще мне принадлежишь и ты мне послужишь».

Да, она хорошо послужила ему, эта маленькая, затерянная в лесу часовня. Все, что он велел соорудить, щедро заплатив рабочим, действовало отлично: подземный ход, по которому он смог пробраться в Париж, колодец, через который поднялся в сад своего дома. Отеля Ботрей, тайник в молельне, где в свое время, повинуясь смутному предчувствию беды, он на всякий случай спрятал целое состояние в золоте и драгоценностях. Прижав к груди тяжелую шкатулку, он подумал, что одолел еще один этап на пути из ада. Владея этим богатством, он уже не был безоружен. За один алмаз он легко приобретет повозку, за два золотых — лошадь… За полный кошелек люди, которые еще вчера его отвергали, с готовностью придут ему на помощь, и он сможет бежать, покинуть королевство.

Но одновременно он почувствовал, что его сжимает в своих объятиях смерть. Никогда — ни прежде, ни потом — он не ощущал ее так близко, как в эту минуту, когда вдруг рухнул на каменные плиты пола, с ужасом прислушиваясь, как все реже и слабее бьется его сердце. Он понял — никакая сила воли уже не поможет ему спуститься по железным скобам в стенке колодца. Может быть, позвать на помощь старого Паскалу? Но старик, немного выживший из ума, явно принял его за привидение и, наверное, убежал. Возможно, он уже поднимает на ноги соседей.

Где же найти руку помощи? И тут он вдруг вспомнил худую руку, поддерживавшую его на пути к месту казни, руку отца Антуана, священника-лазариста, которого к нему прислали для предсмертной исповеди.

Есть на свете люди, которых нельзя купить ни за золото, ни за рубины. Знатный тулузский сеньор, хорошо изучивший человеческую природу, знал эту истину, как знал и то, что большинство двуногих существ продажны. Но все же есть среди них такие, в чьих душах Господь возжег негаснущее пламя ангельской доброты. Маленький священник-лазарист был из их числа. Ведь должно же быть на земле прибежище для несчастных.