Анжелика и её любовь - [146]

В устремленных на нее черных глазах мелькнуло насмешливое удивление:

— Неужели маркиз дю Плесси и впрямь вас ненавидел?

Она смотрела на мужа, словно не видя его. В этой хижине, затерянной в девственном американском лесу, перед ней оживали те, кого она знала в своей прежней жизни. И среди них — самый удивительный, самый непостижимый, самый красивый и самый злой из всех — несравненный маршал дю Плесси, расхаживающий на своих красных каблуках среди вельмож и придворных дам и прячущий под атласным камзолом жестокое и печальное сердце.

— Он ненавидел меня так сильно, что в конце концов полюбил… Бедный Филипп!

Она не могла забыть, что он сам бросился навстречу смерти, раздираемый между любовью к королю и любовью к ней, своей жене, не в силах сделать выбор.., и «ему снесло голову ядром…»

Нет, она не отречется от него. И если Жоффрей не может этого понять — что ж, ничего не поделаешь.

Она прикрыла глаза, словно опуская завесу над своими воспоминаниями, и на ее лице появилось то особое выражение, одновременно горестное и нежное, которое он уже научился узнавать. Она ожидала нового саркастического вопроса и очень удивилась, когда вместо этого он обнял ее за плечи. Она бросила ему вызов — и вдруг он снова обнимает ее, приподнимает ее лицо, смотрит на нее ласковым взглядом…

— Что же вы за женщина, как вас понять? Честолюбивая, воинственная, неуступчивая — и вместе с тем такая нежная и слабая…

— Вы ведь умеете угадывать чужие мысли, почему же вы сомневаетесь во мне?

— Ваше сердце для меня — тайна. Наверное потому, что оно имеет слишком большую власть над моим. Анжелика, душа моя, что же все-таки нас еще разделяет: гордыня, ревность или слишком сильная любовь и чрезмерная требовательность друг к другу?

Он тряхнул головой и сказал, словно отвечая самому себе:

— И все же я не отступлюсь. К вам я подхожу с очень строгой меркой.

— Но вы уже знаете обо мне все.

— Нет, еще не все.

— Вы знаете мои слабости, знаете, о каких поступках я сожалею. Лишенная вашего тепла, я пыталась хоть немного согреться нежностью и дружбой других. Между мужчиной и женщиной это принято называть словом «любовь». Чаще всего я расплачивалась ею за право жить. Вы это хотели узнать?

— Нет, другое. Но скоро я узнаю…

Он еще крепче прижал ее к себе.

— Это так удивительно — открыть, что вы совсем не такая, какою я вас представлял… Необыкновенная моя жена, самая прекрасная, незабываемая.., неужели именно мне вы достались в тот чудесный день в Тулузском соборе?

Она увидела, как изменилось его лицо, как эти резкие черты и чувственные, нередко так сурово сжатые губы дрогнули в улыбке, полной бесконечной грусти.

— Я очень плохо оберегал вас, бедное мое сокровище.., драгоценное мое сокровище.., я столько раз вас терял…

— Жоффрей… — прошептала она.

Она хотела сказать ему что-то важное, крикнуть, что все прошлые горести уже стерты, забыты, раз они вновь нашли друг друга, но в этот миг до ее сознания дошло, что в дверь стучат, и где-то рядом слышится голос разбуженного ребенка.

Жоффрей де Пейрак выругался сквозь зубы:

— Черт возьми! Похоже, в Новом Свете слишком много народу, чтобы мы могли без помех поговорить друг с другом.

На пороге хижины стояла юная дочь Маниго Ребекка. Вид у нее был растерянный, она тяжело дышала, словно только что пробежала несколько лье.

— Госпожа Анжелика, — проговорила она молящим, срывающимся от волнения голосом, — идемте.., идемте скорее… У Женни начались роды…

Глава 7

Ребенок Женни родился на рассвете. Это был мальчик. Всем, кто собрался у хижины, где молодая мать произвела его на свет, казалось, что это самый необыкновенный ребенок на земле, а то, что новорожденный был мальчиком, представлялось настоящим чудом.

Накануне вечером Анжелика отвела Женни в домик Кроули, а спящих детей перенесли в другие хижины. Мать роженицы, госпожа Маниго, столь уверенно распоряжавшаяся в гостиных своего ларошельского особняка, совсем растерялась перед событием, которое могла себе представить не иначе, как в привычной обстановке благопристойности и достатка.

— Ах, зачем нас занесло в эту глушь! — причитала она. — Здесь нет ни грелки, чтобы согреть постель, ни повитухи, которая помогла бы моей бедной девочке. Когда я вспоминаю о прекрасных простынях с кружевной оторочкой, что остались на моей широкой кровати… Ох, Господи, Господи!

— Сейчас на ваших простынях с кружевной оторочкой спят, не сняв сапог, королевские драгуны, — с грубой прямотой ответила Анжелика. — Вам это известно не хуже, чем мне. Радуйтесь, что ваш внук родится не в тюрьме, где удобств еще меньше, чем здесь, а на свободе, среди своих родных.

Женни, дрожа, цеплялась за руку Анжелики. Та терпеливо сидела рядом и в конце концов сумела ее успокоить. В середине ночи в хижину явилась странного вида женщина и принесла несколько мешочков с сухими лекарственными травами. То была старая индианка-повитуха — как выяснилось, граф де Пейрак послал за ней в ближайшую деревню.

Ребенок появился на свет легко, с первыми лучами восходящего солнца. Своим громким криком он словно приветствовал эту сияющую мириадами огней утреннюю зарю, которая соткала вокруг полуразрушенных хижин великолепные шатры из золотистого тумана.