Анютина дорога - [41]

Шрифт
Интервал

— В дороге просохну...— заявил Гена, став на «костыли».

— Марату тоже некогда было сушиться...— поддержал его Федя и взял курс от берега в глубь леса.

За ним двинулись остальные.

На этот раз движение было особенно необходимо — после переправы и в полумокрой, а то и совсем мокрой одежде.

Ребята шли долго, пока согрелись, и мокрая одежда уже не вызывала мелкую дрожь.

Федя с Геной сбавили темп и потому, что порядком таки устали, и потому, что в лесу начало темнеть. По деревьям стало трудно определять нужное направление.

Федя остановился в раздумье.

— Может, обождем рассвета?— предложил Колька.

— Партизаны только ночью и ходили...— ответил Федя.

— А мы ночью заблудимся и собьемся с пути...

— Тогда мы не разведчики... И грош нам цена...

Двинулись вперед решительно, как будто сбросили с плеч всю тяжесть нелегкого дневного похода с его осложнениями и... мучительным желанием есть... пренебрегая возможностью заблудиться. И скорее всего заблудились бы, если бы до слуха ребят не долетел отдаленный гул поезда.

Федя остановился, сориентировался, в какую сторону и далеко ли от них прошел поезд.

— Теперь не заблудимся…— утвердился хлопчик в своем решении.

— Колька...

— А?

— Станьковский лес по твоей карте по ту сторону чугунки или по эту?

— По ту.

— Подготовиться к переходу через чугунку...— приказал Федя, опять возглавив движение группы.

К полотну железной дороги они подобрались осторожно, как когда-то партизанские разведчики, которым предстояло перебраться через железнодорожную насыпь незамеченными.

Федя выслал вперед Кольку подползти к дороге и посмотреть, нет ли поблизости «охраны».

Колька по-пластунски взобрался на насыпь, осмотрелся,— никого. Не поднимаясь, махнул рукой залегшей неподалеку группе: свободно...

Гена не мог ползти по-пластунски с больной ногой,— его положили на наскоро сделанные носилки и одним рывком перетащили через полотно.

Бросок через железную дорогу прошел благополучно и по всем правилам партизанских рейдов.

За насыпью отдышались, привели себя в порядок. И, чтобы не заблудиться, пошли параллельно дороге.

— Только давайте подальше, а то еще охрана засечет...— предостерег Федя.— Могут пустить овчарок по нашему следу,— и мы накрылись...

Но подальше от полотна идти было тяжело — длинной полосой тянулись густой малинник, кусты орешника, и надо было не просто пробираться — с трудом продираться...

А силы ребят уже на исходе. Без сна, еды и отдыха ноги отказывались передвигаться, и кое-кто уже начал падать, засыпать на ходу...

Из последних сил держались только Федя и Гена. Первый — из чувства ответственности, потому что он фактически стал вожаком похода, второй не хотел быть в тягость и без того обессилевшим товарищам.

Толстоватый Лешка все же не выдержал — дотянулся до ближайшего пня и беспомощно опустился на него.

— Все... Дальше не могу... Хочу есть...

— Генка на одной ноге может, а ты — нет?!

— Ты хочешь есть, а мы нет?!

— Ты бы и в партизанах вот так сел бы, и все?!

— Ты сутки не евши, а Марат по три дня не ел и шел!..

— А если такой слабак,— нечего было в лес соваться!..

Бедный Лешка вобрал голову в плечи, будто ожидал ударов. И лучше били бы его, чем вот так,— без крика, почти шепотом,— по самолюбию...

Но что делать? Леша, видимо, действительно не мог даже на ноги встать с этого проклятого пня...

— Идите...— прошептал, не поднимая глаз,— я догоню...

— Уснешь и двое суток спать будешь!..

— А потом заблудишься и пропадешь!..

— Ладно, хлопцы...— принял какое-то решение Федя.— Колька... Возьмем его под руки... Партизаны не оставляли в лесу товарищей...

Федя и Колька подняли Лешку под руки, подставили ему свои плечи. Пошли.

Лешке было б не обидно, если б помогали ему действительно крепыши. Колька еще туда-сюда, а Федя... Хлипенький, заморыш, Лешка же вынужден опираться на него, на его слабенькие плечики... Это же на край света надо будет убегать со стыда, если после узнают в школе... А самое главное — неужели Лешка и в партизанах так позорно и малодушно скис бы, доведись совершать подобный рейд?..

— Стойте...— попросил он.— Я сам...

— Ну вот, видишь,— подбодрил Федя,— это тебе показалось, что не можешь... А на самом деле ты всех нас обгонишь...

Ну, обогнать, может, и не обгонит, а уязвленное самолюбие сил Лешке прибавило. Он пошел. Только время от времени придерживался за стволы деревьев, толстые ветки орешника...

На всякий случай Федя с Колькой держались рядом. На всякий случай. Хотя и сами нет-нет, да и споткнутся от усталости... Но только споткнутся. Не падают. Хотя ноги тоже почти уже не идут.


...У подъезда киностудии толпа ребят — претендентов на роль Марата... Кто из них окажется счастливцем, неизвестно. Но каждый думает, что именно он и никто другой станет избранником. Потому так придирчиво оглядывает сосед соседа.

В одном месте:

— ...Нос у тебя… как бульба…

— Ничего, сделаю пластическую операцию... Зато твоему никакая операция не поможет...

В другом:

— ...Не подойдешь... Ртом ворон ловишь...

— Закрою, когда надо будет.

В третьем:

— ...Волосатик... Тебя ж и смотреть не станут... Разве Марат в таких патлах ходил?..

— Марата подстригли...И меня под машинку…


Рекомендуем почитать
Две матери

Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.


Горе

Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.


Королевский краб

Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.


Скутаревский

Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.


Красная лошадь на зеленых холмах

Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.


Моя сто девяностая школа

Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.