Гонорат встал, вздохнул, поглядел на свои часы и проговорил ко всем безразлично:
– Все вы – бесчувственные животные, и я еще не теряю надежды, что когда-нибудь мне придется вас повесить.
– В чей же бенефис, пан капитан, вы нас хотите повесить? – спросил Мориц.
– А это для меня безразлично, пан трактирщик, – отвечал шаловливо Гонорат и, вскинув на локоть свой карабин, он никому не кивнул головою и пошел встречать подходивший срочный поезд.
С этим поездом прибыл и тот деловой человек, которого я ожидал. Мы скоро переговорили все, что надо было по делу, а потом я ему рассказал и о том, что слышал в корчме, и спрашиваю его: «неужто всему этому можно верить?» Он же мне отвечает:
– А черт их разберет! Да и зачем это нужно им верить или не верить?
– Чтобы уяснить себе: коего духа эти люди?
– Ну, вот пустяки!
– Как! Дух – пустяки?
– Да, разумеется, пустяки. Где теперь духа искать! Смотрите, пожалуйста, где хотите – на всех людских лицах ничего ясного не стало видно. Все какие-то тусклые шершаки, точно волки травленые: шерсть клоками, морды скаленые, глаза спаленые, уши дерганые, хвосты терханые, гачи рваные, а бока драные – только всего и целого остается, что зубы смоленые, да первая родимая шкура не выворочена. А вы в этаких-то отрепках хотите разыскивать признаки целостного духа! Травленый волк об какую землю ударится, там чем надо, тем он и скинется.
– Однако, что же хорошего, если это у вас так и в Цислейтании и в Транслейтании.
– Да везде это теперь так, где вам угодно, – не только у нас в Цислейтании и в Транслейтании, а и во Франции, и в Италии, и так далее: травленый волк везде одной породы; он об какую землю ударится – там чем ему надо, тем он и скинется.
– А к чему же это, по-вашему, сведется?
– Да сведется к такому прелюбопытному положению, что никто, наконец, не будет знать, с кем он дело имеет.
Впервые напечатано – «Книжки недели», 1888.
