Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - [24]

Так как проникновение в специальные подразделения связано с «естественным отбором», местом в них дорожат, и нежелание быть переведенным в обычную роту представляет собой серьезный стимул хорошо служить и «не зарываться».

Служба в таких местах гарантирует элитарный статус, формирующий идентичность, недостаточность которой в «простых» подразделениях вызывает компенсаторную агрессию. Все эти персональные водители, банщики, каптерщики и т. п. занимаются общим жизнеобеспечением, пребывая вне системы как формальной, так и неформальной. Поэтому они в компенсации идентичности не нуждаются, и доминантные отношения среди них менее жестоки, более ритуализованы и напоминают нравы, царящие в большой патриархальной семье, или отношениях вассальной зависимости.

Кандидаты на вакантные места увольняющихся дембелей проходят жесткий отбор, критерием которого является не только профессионализм, но и легкость характера, исполнительность и коммуникабельность, составляющие стереотип конформной личности. Это особенно важно в подборе таких «штучных» кадров, как личные водители командира части и его заместителей (так называемые таксисты). Часто начальник просит подчиненного самому подыскать себе замену из молодого пополнения. Неофит, попавший на «блатное» место, чувствует себя обязанным своему патрону за то, что он избрал именно его. Поэтому естественные доминантные отношения в специализированных подразделениях редко принимают «злокачественный» характер. Конфликт дедов и духов может здесь стать чисто номинальным, и в этом случае ограничивается областью знаков и символов.

Боевые задачи (тревога, полигон, боевые дежурства, учения, «точки» и т. п.)

В целом боевые задачи, как и любая рациональная и осмысленная работа, способствует преодолению ощущения бессмысленности собственного существования. Они приносят разнообразие в армейский распорядок дня, полный монотонных и часто абсурдных занятий. Организация жизни в конструктивной логике здравого смысла снижает потребность в самоутверждении деструктивным путем. Жажду серьезных целенаправленных действий вполне передает следующее письмо, в котором с характерным юношеским максимализмом и романтизмом описывается первая учебная тревога:

[Из солдатских писем]

<…> Я проснулся где-то часа в четыре, натянул еще влажные носки и уснул. Сегодня в пять часов должна быть тревога, а после нее — стрельбы на полигоне. Так что я специально постирал носки в бане и сушил их под матрацем. Эту ночь я спал в штанах, ведь по боевому расчету я и мой сосед с нижней кровати — светомаскировщики. Едва только дежурный включил свет, я уже натягивал на окно одеяло.

По тревоге мы должны свернуть матрацы, надеть шинели, и, разобрав автоматы, построиться на улице. Я намотал портянки, схватил шинель и подбежал к оружейке. Там была толпа полусонных, полуодетых и полоумных курсантов. Никто никуда не спешил. Я взял свой автомат, рожки, подсумок и противогаз, тоже не спеша заправился, и следом за ковыляющими по лестнице «солдатами» вышел на плац. В общем, минут через пятнадцать мы, вторая рота, уже (!) стояли. Феликсов дал мне чей-то автомат (нельзя ничего оставлять в оружейке при тревоге) и подсумок. Мы немного постояли, посмотрели на третью роту, которой понадобилось лишь 5 минут от постели до построения. Опять замполит наш «поздравлял» с первой тревогой. Репетировали, репетировали целую неделю, а все равно четвертый и третий взвода не поделили окно, так и осталось оно не завешанным. После своей речи замполит приказал сложить шинели, снять противогазы, автоматы, сложить все это культурно на землю, и мы пошли в столовую. Наскоро перекусив, стали собираться на полигон. Димке Вороненкову повезло. Он и еще несколько ребят поехали вперед на машине, повезли патроны. А мы, все остальные, еще час ждали отправки на КПП. <…>

Тут к нам перевели из учебки ВДВ ребят-связистов, так они очень и очень отличаются от нас, олухов. Более собранны, дисциплинированны, не ноют, как тот же Смирнов Валерка, что у них поясница болит, что им трудно «очко» драить. <…>

В семь часов подошли машины, и нас стали туда загонять. День должен был быть теплым, вставало солнце. Но еще было морозно. Не растаявший снег превратился в лед, и ноги разъезжались в разные стороны. Мы плотно-плотно набились в кузов, подняли воротники. Всю дорогу кимарил. Машины остановились, и мы на полугнущихся ногах начали вываливаться из кузова. Наполеоновская гвардия! Замерзшие, с поднятыми воротниками, неловко держащие автоматы окоченевшими руками! Хорошо, что мне удалось сохранить перчатки.

Картина была дикая и величественная. Вокруг обступали горы. Белые-белые, сверкающие под солнцем. А до них — равнина, снег, кое-где деревья. И громадный завод, весь окутанный дымом и чадом. Сизый дым сносило в сторону, но он не улетал, а плавал таким же сизым туманом. Подножья гор расплывались в этой едкой дымке. «Вот местная достопримечательность. На этом фосфатном заводе снимался фильм „Джентльмены удачи“, — со общил нам капитан. Кое-как мы построились и пошли на полигон. Откуда-то издалека доносилась стрельба. Я ведь раньше никогда гор не видел, особенно таких, поэтому крутил головой налево и направо. Да еще время от времени налетал на автомат Сани Скорых, идущего впереди. Но мне это быстро наскучило, надо было смотреть под ноги. „Равнина“ была изгрызена какими-то оврагами, карьерами, каньонами. Было скользко, и то тут, то там раздавался грохот упавшего автомата и матерщина. Вдруг Качковский, молчавший в стороне, крикнул: „Танки справа“!» Рота остановилась, как вкопанная, и недоуменно посмотрела на него: чего это, мол, он вякнул? А капитан скорчил рожицу и кричит: «Банда! Ха! Советская угроза! Колхоз! Танки справа!» Тут мы поняли, чего от нас хотят, и побежали на обочину, в снег, куда-то вбок, попадали, стали рвать затворы. «А это что за куча?! Пятый взвод?! Считайте, что вас уже нет. В атаку!»